Лермонтов и Пушкин. Две дуэли (сборник)
Шрифт:
В письме есть особо важные смыслы, на которых следует и остановиться особо…
«Остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме…» Конечно, речь о тех выражениях, какие Дантес употребил уже в письме к ней, показанном им предварительно приемному отцу. (Или составленном вместе с ним?)
И, наконец, по тону этой «мольбы о помощи» письмо свидетельствует один важный факт… Пушкин умер в убеждении – или убеждал себя (как было на самом деле, мы никогда уж не узнаем) – в том, что Геккерн, «подобно бесстыжей старухе, подстерегал его жену», «отечески сводничал» своему сыну и «руководил всем его поведением». Все было наоборот. Дантес этого требовал от него. Несмотря на сложность отношений между ними самими.
Письмо Дантеса обрывается совсем уж интересным пассажем: «…Если бы ты сумел вдобавок припугнуть
В нем точно поставлен вопрос: чем можно было «припугнуть» жену Пушкина?.. Вообще светскую даму в этой ситуации? Только реалиями ее собственного поведения: ибо, «если судить по её поведению со мной… (отношений) не может не быть». Тем, что все могли видеть – и не только приемный папаша. Или, может, ее письмами к нему? Записками?.. Могло быть и такое.
В том же письме есть очень важное место – почти в самом начале: «ты должен обратиться к ней и сказать, но так, чтобы не слышала сестра, что тебе совершенно необходимо с ней поговорить».
Напомним – письмо это от 17 октября. А 6 ноября, уже после первого вызова от Пушкина (дуэль отсрочена), Дантес пишет Геккерну с дежурства по полку: «Бог мой, я не сетую на женщину и счастлив, зная, что она спокойна, но это страшная неосторожность либо безумие, которого я к тому же не понимаю, равно как и того, какова была ее цель. …ты не пишешь, виделся ли ты с сестрой у тетки и откуда тебе известно, что она призналась насчет писем» [82] .
82
Витале С., Старк В. Указ. изд. С 163.
«Женщина призналась насчет писем» его – своему мужу. Судя по всему, отдала эти письма мужу, а если это «безумие» – то письма говорили о вещах, о которых супруг знать не должен, – и еще, там вряд ли говорилось только о его чувствах к ней и не поминалось еще нечто, связанное с чувствами ее самой.
«Только тогда Пушкин узнал о тех преследованиях, которым она подверглась. Зная ее, Пушкин поверил ей безусловно. Он стал ее защитником, а не обвинителем. Вяземский позднее писал об этом решающем объяснении: „Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием и встревожен опасностью, которая ей угрожала“» [83] . (Из книги С. Л. Абрамович.)
83
Абрамович С. Л. Указ. соч. С. 81.
«Кто пишет чувствительней, чем женщины? Только некоторые мужчины!» (М. Булгаков.) Сама Абрамович с удовольствием цитирует потом другого Булгакова – Александра Яковлевича, московского почт-директора, постоянного корреспондента Вяземского и великого сплетника. Тот писал в письме к дочери, уже после трагедии, что всегда сумеет «отличить Пушкина от Вяземского».
4
Автор книги «Пушкин в 1836 году» считала, что дата получения анонимных писем – 4 ноября как-то связана со 2 ноября, когда якобы состоялось подстроенное Идалией Полетикой свидание Натальи Николаевны с Дантесом – на квартире Полетики в Кавалергардских казармах. (Муж ее тоже был кавалергардом – полковником.) Раньше думали, что свидание это состоялось в январе 1837-го – непосредственно перед дуэлью, когда Дантес был уже мужем Екатерины. – Так полагал и Щеголев. Абрамович это опровергала. Теперь исследователи стали вроде возвращаться к прежней мысли о январе – что все же вызывает сомнения…
И та и другая дата, впрочем, не меняют сути того, что мы знаем по рассказам об этом свидании: Наталью Николаевну будто бы заманили в ловушку: она не знала, с кем встретится, – а в доме, вместо хозяйки, оказался Дантес.
Так она поведала княгине Вяземской и ее мужу: что, «когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет, грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастью, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней» [84] .
84
Пушкин в восп. современников. М., 1985. Т. 2, С. 181–182.
Приводя еще одно схожее свидетельство на ту же тему – другой сестры Александрины Фризенгоф, бывшей Гончаровой, продиктованное ею на старости лет ее супругу, С. Л. Абрамович восклицает: «Перед нами редчайший случай почти полного совпадения двух свидетельств. Княгиня Вяземская и Александрина независимо друг от друга рассказали об этом свидании одно и то же». Конечно, совпадение! Потому что обе дамы в точности передают рассказ одного и того же лица: Натальи Николаевны Пушкиной.
Я что-то никогда не верил в эти «заламываемые руки». На меня веяло от них невыразимой фальшью. – Хоть и знаешь, что – пересказ, а все равно – чувствуешь фальшь! «Вяземские не советовали Наталье Николаевне рассказывать мужу о подстроенном свидании» [85] . Значит, Пушкин о нем так и не узнал?..
85
Витале С., Старк В. Указ. изд. С. 164 (комментарий).
Теперь, читая письма Дантеса, мы понимаем – уже в марте, в начале их сближения, – уровень отношений был совсем другой. Все было сказано между ними. «Она же никого не любила больше, чем меня, а в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла отдать мне все, и что же, мой дорогой друг? – никогда, ничего. Она оказалась гораздо сильней меня, больше 20 раз она просила пожалеть ее и детей, ее будущность и была в эти минуты столь прекрасна…» Повторим: это пишется еще в марте 1836-го. И где тут основания – для «заламывания рук» в ноябре? Или даже в январе следующего года?.. Она о чем-то просила Дантеса? Может быть. Откуда-то ж слетел слух, что Наталья Николаевна посылала письмо Дантесу с просьбой не драться с ее мужем, что так решительно опровергали потом пушкинские друзья? Унизительно думать, но несчастная женщина, которая что-то напутала в собственной жизни, могла просить возлюбленного избежать дуэли с ее мужем во что бы то ни стало… Опасаясь за мужа или – не исключено, и даже предпочтительней мысль – опасаясь за собственную репутацию в свете.
Придя со свидания, Наталья Николаевна могла испугаться – а вдруг что-то откроется? И нашла выход: поведать все двум людям. Которые точно будут советовать ей не говорить ни о чем мужу, а сами, разумеется, промолчат…
Главное… Пушкин мало что сказал, даже друзьям, о своей подлинной семейной ситуации. Он действительно защитил жену и принял страдание на себя. Но это значит только одно… «По всей вероятности, ближайшие друзья поэта услышали об этих неизвестных им подробностях от самой Н. Н. Пушкиной» [86] , – пишет С. Л. Абрамович. Правильно! Все, что знали близкие об отношениях Натальи Николаевны с Дантесом и о роли Геккерна-старшего, было известно только в одной версии: Натальи Николаевны! И друзья Пушкина: Вяземский, Жуковский – после его смерти говорят с ее слов. Даже если догадываются о чем-то другом. Это понятно – он так завещал им.
86
Абрамович С. Л. Указ. соч. С. 90.
Александрина Гончарова
Именно ей принадлежали рассказы обо всех преследованиях, каким подверглась она… о тайных подстроенных свиданиях и прочее.
Дантес знает наверняка о том, что происходит в доме Пушкина, что видно из его письма к Екатерине, уже невесте, от 21 ноября:
«Нынче утром я виделся с известной дамой и, как всегда, моя возлюбленная, подчинился вашим высочайшим повелениям; я формально объявил, что был бы чрезвычайно ей обязан, если бы она соблаговолила оставить переговоры, совершенно бесполезные, и коль Месье не довольно умен, чтобы понять, что только он и играет дурацкую роль в этой истории, то она напрасно тратит время, стараясь ему это объяснить» [87] .
87
Дантес-Геккерн. Письма Екатерине // Витале С., Старк В. Там же. С. 182.