Лёшка-"студент"
Шрифт:
— Надо ясно представить себе то, что хочешь внушить человеку. Если он должен сказать что-то, то мысленно проговорить эти слова, если сделать шаг, то мысленно шагнуть…
— А если надо убрать боль?
— Представить эту боль, а потом выкинуть ее наружу.
— И все? — недоверчиво спросил врач.
— Не совсем, — почему-то раздражаясь, ответил Лешка. — Я по-разному это делал. Иногда мысленно представлял этот орган… Больной орган, — уточнил Лешка. — И гладил его, разглаживал…
В лабораторию вкатили столик с кофейником и чашками.
— Кстати, вы помните мужчину,
— Помню.
— У него был СПИД. Похоже, сейчас нет…
— Да? — искренне удивился Лешка. — А почему вы мне тогда ничего не сказали?
— Так вы же сами говорили, что вам все равно, какую болезнь лечить. Что вы лечите не один определенный орган, а весь организм! Вот мы и проверяли.
Лешка налил себе кофе, попробовал.
— Так все-таки как нам быть с ним? — врач показал на пациента, все так же сидевшего в кресле.
— Он что, совсем ничего не понимает?
— Ничего. Полная амнезия. Если не накормить, умрет от истощения, там, куда посадят, может просидеть несколько часов, описаться… Трое детей у него.
Лешка пил кофе и всматривался в пустые глаза мужчины.
— Хоть что-то выводит его из себя?
— Звук автомобильного мотора.
— Да?.. В той аварии кто-то погиб?
— Его мать. Она на переднем сиденье сидела, рядом с водителем, — врач отставил пустую чашку. — У нас есть один шанс помочь ему. Понимаете, самое качественное внушение достигается тогда, когда человек находится в пограничном состоянии между сном и явью, между жизнью и смертью. Существует один очень эффективный способ лечения алкоголизма…
Лешка внимательно слушал, впрочем, как и двое других присутствовавших в лаборатории.
— Так вот, — продолжал врач, — некоторых пьющих, но особо нужных стране людей нам удавалось вылечить от этой пагубной страсти довольно сложным, но эффективным способом. Больного искусственно вводили в коматозное состояние, подключали к приборам искусственного дыхания, а иногда и кровообращения, после чего специальными препаратами резко замедляли работу сердца. Пациент все чувствовал, он понимал, что сердце останавливается, легким не хватает кислорода и живет он в этот момент только благодаря работе аппаратов. Дело еще в том, что в состоянии крайнего волнения резко усиливаются все психические реакции. Вы слышали, наверное, рассказы о том, как больные перед смертью вспоминают всю свою жизнь за доли секунды?
Лешка криво усмехнулся. Врач, видимо, не знал, что Лешка сам был на грани смерти и даже по ту сторону смертной черты, оказавшейся совсем не страшной… И неоднократно…
— Выяснилось, что в момент перехода в клиническую смерть, если замедлить сам этот процесс, внушение в подсознании остается надолго, вероятно — навсегда. Но сложность еще и в том, что внушить удается только достаточно маленькую команду…
— Одну фразу? — уточнил Лешка.
— Иногда две и даже три. Но долго держится только компактная команда. Пусть она несет и достаточно сложный приказ, но команда должна быть компактна. Вы понимаете?
— Да.
— Этот больной обречен. Ему суждено всю оставшуюся жизнь провести там, где его оставят. Кушать то, что дадут. Лежать там, где положат. Ему не мешают сырость и холод, он не испытывает затруднений от такого образа жизни, он не чувствует ничего!.. Остался только один шанс вернуть его к жизни — это ввести в кому и медленно выводить, одновременно заставляя вспомнить все, что случилось с ним за сорок прожитых лет. Возможно, таким образом нам удастся вернуть ему память.
— Погодите, ввести в кому, значит, почти умертвить?
— Да. Но для жизни никакой опасности нет. У нас приготовлена реанимационная аппаратура.
Лешка до сих пор слишком ярко помнил, как нажал на курок шесть лет назад — и острая, ослепляющая боль разорвала грудь, а в то же время какой-то бешеный нечеловеческий крик, разрывающий на части не только грудь, но и голову, бился во всем его теле. Он тогда выстрелил, целясь прямо в сердце, но частицей угасающего сознания понял, что не доделал своего дела, что одного выстрела недостаточно, и выстрелил снова. Он помнил даже то, как тяжело ему было поднять пистолет до уровня груди во второй раз. К счастью, а может, и нет, ни первый, ни второй выстрелы цели не достигли…
Потом он летел по темному коридору, пока какая-то сила не разворачивала его и не начинала тащить назад, в боль, а Лешке не хотелось на землю, где его опять будут водить под конвоем и допрашивать, а он будет опять ждать и ждать… Он хотел туда, в черноту тоннеля, в конце которого был свет, он знал, это — добрый свет, но вдруг слышал голос Веры, звавший его назад. Она плакала и кричала, а Лешка все слышал, она говорила, что так нечестно, нельзя оставлять ее одну там, где у нее почти никого нет, кто может понять, понять и простить… И он не мог ей объяснить, что здесь, в тоннеле, в конце которого свет, лучше, чем на земле, в царстве боли и лжи…
Лешка временами приходил в себя и видел, как чужие, казавшиеся ему врагами, люди в зеленых халатах, в масках, закрывавших лицо, медленно ковырялись в его теле. Они именно ковырялись, разрывая его, Лешкину, плоть блестящими хирургическими инструментами, о чем-то переговариваясь друг с другом, как будто они не спасали сейчас жизнь молодому, еще полному сил мужчине, а строгали, пилили, не спеша подгоняли детали для бездушной, не чувствующей ничего машины. И снова лавиной обрушивалась боль, а Лешка пытался разлепить спекшиеся губы, кричал, но из его рта не доносилось ни звука. Он снова летел по тоннелю и радовался приближающемуся свету, но опять эта нечеловеческая сила разворачивала его, и опять Лешка был вынужден возвращаться туда, куда ему так не хотелось. И он не мог сопротивляться…
— Вы меня слышите? — ворвался в Лешкины воспоминания голос врача.
Он смотрел на Ковалева встревоженно.
— А вы хотя бы у родственников спросили согласия?
— Они хоть на что согласятся… Вы поймите, в таком состоянии это — не человек! С ним трудней, чем с животным! Собаку, конечно, хорошую, — врач улыбнулся, — можно приучить оправляться на улице, а вот его — нет. Так вы согласны попробовать?
— Да.
— Ну что ж… — и врач опять повернулся к телекамере, подавая знак.