Лёшка
Шрифт:
От травы пахло вкусно и пряно, дразня аппетит. И слышно было, как поверху ходил гребешок ветра. Это было на руку и нашему и немецкому саперам. Если кто и присмотрится в бинокль, из которого видно в темноте, не подумает на человека: ветер ходит! Вдруг в ушах у того и у другого запели комарики: мины! Обруч-миноискатель, как гончий пес, унюхал добычу и подал голос.
Руки у сапера — единственный инструмент, которым он работает. Но это не просто инструмент, каким бывают отвертка, плоскозубцы или клещи. Это думающий инструмент, сам по ходу работы определяющий, с чего ее начать, как вести и чем кончить.
Минное поле, о котором идет речь, было немецкое. Своего чего бояться! И немец сапер взялся за работу без особой опаски. Наш, русский, поняв, что поле чужое, был осторожнее. Вот он, как и немец, нащупал земляной холмик, какие обычно наваливают суслики, роя норы. Вот, расчистив, ощутил гибельный холодок железа,
Немцы, потеряв сапера, пришли в отчаяние. Сапер был не простой. Его специально вызвали, чтобы разминировать плацдарм предстоящей атаки, заминированный ранее в целях обороны. И в Берлин из Пскова полетела шифрованная радиограмма: прислать нарочного с чертежами. Примерно такую же радиограмму в тот же день получил один из партизанских отрядов, действовавших в глубине псковских лесов на временно оккупированной фашистами территории. Ее прислал осажденный Ленинград. Отряду предписывалось во что бы то ни стало раздобыть чертежи мин особого устройства.
Леня Голиков не только в душе, но и внешне был добрый мальчик. В лице ничего острого, все круглое — нос, щеки, подбородок, глаза, лоб. А круглое, в отличие от острого, как многим думается, всегда доброе. Но это смотря для кого Леня добр. Для своих — да! Для врагов, фашистов, которые топчут его родную землю, — нет, нет и нет! Для них он злой мальчик. Эх, попался бы он фашистам! Но Леня не попадался, и врагам оставалось одно — скрежетать зубами, узнавая о новых похождениях юного мстителя. Тем более что похождения эти уже стоили фашистам около сотни выведенных из строя солдат, двух железнодорожных и двенадцати шоссейных мостов, восьми автомашин с боеприпасами и двух сожженных продовольственных складов…
Если хочешь разглядеть что-нибудь в подробностях, подойди поближе. Андрей Ленц, русский немец, не верил тому, что пишут о фашистах в газетах. Вешают, убивают, жгут? Не щадят детей? Враки. Порабощают другие народы? Враки вдвойне! Гитлер, наоборот, несет людям свободу, ранее не виданную и небывалую. И такую жизнь, про которую ни в сказке сказать, ни пером описать. Андрей Ленц был русский немец, читал русские книги, и ничего удивительного, что мыслил образами русских сказок: «Ни в сказке сказать, ни пером описать».
Когда началась война, Андрей Ленц сдался в плен. Ему и доказывать не надо было, что он немец. Свои своего сразу узнали: по языку и по внешнему облику. Немецкий Андрей Ленц знал лучше самих пруссаков, а своей арийской внешностью мог затмить любого белокурого арийца. Да и в «Адресной книге», с которой гитлеровцы отправились на восток, нашелся след его фамилии. В ней числились фамилии всех немцев, проживающих на территории СССР. Его проверили, как могли, и пристроили переводчиком к немецкой комендатуре в городе Пскове. Вот когда Андрей — теперь Генрих Ленц — мог разглядеть фашизм в подробностях. И что же? Вблизи он не показался ему таким красивым, каким казался издали. Наоборот, когда далекое стало близким и Андрей Ленц посмотрел фашизму глаза в глаза, он ужаснулся и вспомнил детство. Он жил на Волге. У них был дом, а при доме курятник с разной птицей. А еще у Андрея был кот — добрый и тихий. «Ученый, как у Пушкина», — рекомендовал своего любимца мальчик. И когда приходили гости, надевал на кота медную цепочку и пускал по кругу. Кот ходил и мурлыкал, как у Пушкина. «Идет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит». Как-то раз кот пропал, и Андрей отправился на розыски. Его насторожил тревожный писк в курятнике. Он приоткрыл дверь и в свете хлынувших в курятник лучей увидел своего любимца. Кот был страшен. Зубы ощерены. В глазах — лютость. Белая грудка, как фартук у мясника, вся в крови. А лапы… Того, что делали лапы, Андрей вынести не мог и с воем ринулся из курятника в дом. Лапы живьем драли цыплят!
Таким вот, кровавым, открылся фашизм Андрею Ленцу, когда он увидел его вблизи. Было все: и виселицы, и расстрелы, и пожары… И невинно гибнущие дети… Сколько раз потом Андрей Ленц с виной смотрел на восток, где оставил настоящих своих. Но понимал: назад хода нет. Его там никто и ничто не ждет. А если и ждет, то разве что пуля. Военное время не щадило изменников. Но ведь человек отвечает не только перед временем, еще и перед собой. И Андрей Ленц, изменник, учинив свой собственный суд, приговорил себя… нет, нет, не к смерти, как делали другие изменники, осознавшие вину перед Родиной, а к тайному служению этой Родине.
Перед комендантом навытяжку, длинный, как подсолнух, стоял полицай. Комендант — маленький, тучный — сидел в кресле, как жирный зверек в норе, и, глядя на полицая, зло поблескивал стеклышками очков. Комендант злился не просто так, на всякий случай, чтобы нагнать страха на полицая, — без страха нет власти, полагал он, — а с основанием. Псков — запретная зона. Никому, кроме своих, ни в нее, ни из нее хода нет, а, по словам полицая, псковские мальчишки, эти «мерзкие русские гавроши», беспрепятственно шныряли туда и обратно. «Туда» — значит в леса, «обратно» — значит из лесов. Ну а кто поручится, что шныряют они за грибами и ягодами, а не за партизанскими листовками, например? На псковских улицах поутру не заря красит заборы, а эти самые листовки:
«Смерть фашистским оккупантам!»
Полицай докладывает, Андрей Ленц переводит, комендант слушает. Выслушав, приводит в действие обратную связь и через Андрея передает следующее: с мальчишками не церемониться. Перестрелять, как куропаток. Свалить на партизан и похоронить за казенный счет. По городу объявить: «Невинные жертвы бандитов-партизан». Мертвые правду не выдадут, а живые больше в лес не сунутся. Всё! Господин рус-полицай может идти и действовать.
Из комендатуры Андрей Ленц вышел сам не свой. Как предупредить мальчишек? Горело лето, жаркое на втором военном году даже в этих северных краях. Одноэтажный город не скрывает голубых раскатов небосвода. Высоко в небе тают легкие облачка. На окраине, над желтой жилкой большака, пенится клубами пыль, взбиваемая шинами. То тут, то там маячат черные остовы домов, пяля на улицы слепые глазницы окон. Пахнет гарью, взбитой пылью и осыпающимся разнотравьем. А вот и гавроши. На чем только штаны держатся, тощие, как спички! В глазах — голодный блеск. И устремлены не на него, а на его карманы: что там? Он уводит их подальше от комендатуры и там распихивает по голодным ртам куски колбасы и хлеба. «Спасибо, господин немец». У него язык не поворачивается сказать, что он не немец. Не немец, а служит немцам? Они бескомпромиссны, эти русские гавроши. И, узнав, что он не немец, ни за что больше не подойдут к нему. Не немец, русский, значит, изменник. А с изменниками у них один расчет — смерть. А не смерть, так презрение. Они же как последняя ниточка от него к Родине. И ему жаль потерять эту ниточку. Да и кто знает, не пригодится ли она ему в будущем? А раз так, то для него лучше всего оставаться «немцем». Их, как и его, с детства учили: немцы бывают разные — фашисты и коммунисты. Первые — враги, вторые — братья. Вот они, видно, и принимают его за брата. Ну и пусть принимают. Ему это на руку.
Слопав хлеб и колбасу, троица, именующая себя Мишей, Гришей и Олегом, снова во все глаза уставилась на переводчика. Но на этот раз объектом их внимания был не карман, а рот Андрея Ленца. О чем-то сегодня расскажет им глупый немец? А в том, что он глупый, троица гаврошей нисколько не сомневалась. Какой же умный немец станет хвастаться перед ними, уличными мальчишками, тайнами комендатуры: «Завтра наши на ваших в лес пойдут и так вжарят, что от партизан мокрое место останется… А вчера ваш Тихон, что лесничим служит, вашего слепого Федора нашим гестаповцам выдал. А у нас ему как вжарили, сразу прозрел». У гаврошей от гнева сжимались кулаки, но что они могли поделать с немцем, убить его? Не имели права. Глупый немец нужен был им живым. Ведь это только ему они казались простыми уличными мальчишками, с которыми приятно было почесать языком. А на самом деле троица была подпольной пионерской организацией «Юный мститель», которую создал и которой руководил четвертый из их числа, такой же мальчишка, как и они, только не здешний, а пришлый из лесу. Его фамилия? Тайна. Его имя? Вторая тайна. Он появился внезапно, когда они удили рыбу на реке Поле. Но между этими двумя внезапностями успел многое. Узнать, кто они и откуда. Поразить пистолетом, который выудил из-за пазухи, и рассказами о своих партизанских подвигах. Вовлечь в организацию «Юный мститель». Дать задание, назначить место явки и уйти внезапно и незаметно, как и пришел. Явка — лес близ деревни Лукино неподалеку от города Старая Русса. Они ходят на нее по очереди, то Миша, то Гриша, то Олег.