Лесная избушка Анатолия Онегова
Шрифт:
– Не было последователей у Достоевского. Наша литература пошла по пути французской – писать романы о любовных треугольниках, человеческих пороках и страстях. К сожалению, она нашла читателя, завоевала умы и души. Писать надуманные любовные романы или заманчивые детективы легче, чем открывать перед человеком мир природы, а уж тем более звать его к труду на земле. К тому же эти романы государством хорошо оплачиваются. И писатели бьются в очередях за право издаться, получить баснословные гонорары. Никто не думает в кабинетах власти, какое вырастет поколение и как оно будет относиться к природе, к земле, к родине. Я тоже спокойно могу писать романы о любви – и выгодно, и легко, сиди и сочиняй. Но мне важно дать детям знания об окружающем их мире, пробудить
Всякий раз, когда мне нужна подсказка, какие удобрения полезны редиске или как спасти капусту от вредителей, я заглядываю в книгу «Школа юннатов. Твой огород». Читаю абзац за абзацем и узнаю то, что не знал, – победить, к примеру, многих врагов капусты помогает полынь. Конечно, книга полна сведений о почвах и удобрениях, о том, чем спасти овощи от болезней и засух, как сохранить урожай, и тем самым напоминает энциклопедию знаний и советов по огородничеству. Однако это не энциклопедия и не пособие по работе на огороде. В первую очередь, это доверительный и поэтический рассказ о секретах земли, о тайнах овощей и растений, о совершенствовании человека. Автор воспитан природой и землей таким – мягкого и доброжелательного тона, располагающий к себе с первых слов: «То, что я увидел на своем огороде…» Он всё время зовет за собой, увлекает, рассказывает. Во всём повествовании есть ощутимое благородство простоты, того лирического колорита, который связывает в целостную гамму жизнь природы и человека.
Закрывая последние страницы книги, я отчетливо понимал, что Онегов – искренний последователь Достоевского.
Третья книга «Школа юннатов. Живой уголок» адресована тому многочисленному отряду мальчишек и девчонок, кто разводит рыбок в аквариумах, ухаживает за хомяками и ежами, строит террариумы для лягушек и черепах, слушает пение канареек и учит разговаривать попугаев. Пройдя эту школу любви к животным, не все обязательно вырастали защитниками природы, многие уж точно стали понимать значение доброты и гуманизма. Автор, хоть и с трудом, добился выпуска книги, цели своей достиг. Мне довелось видеть и читать сотни отзывов юннатов о том, каким помощником для них стала «Школа юннатов. Живой уголок».
Между тем, читатель и не догадывался, какого морального и физического труда, каких мытарств и страданий стоили все три книги из юннатовской серии. То был труд, доходящий до полного самоотречения. Мы, слушатели радиопередачи Онегова, восхищались им. И ни у одного из нас не возникал в глубине души закономерный вопрос: а есть ли в его труде и борьбе смысл? Он вкладывает в книги много сил, энергии, времени, чтобы мир был добрее, чтобы человек берег природу и братьев наших меньших, а в действительности природа гибнет на глазах от рук чиновников и того же равнодушного человека. Поддерживая Онегова, мы думали о другом – чем нас больше, тем крепче наша борьба, тем защищеннее будет мир природы.
В период подготовки и выхода книг для юннатов я был постоянно на связи с Анатолием Онеговым, вел с ним активную переписку. За многие мои очерки в газетах о встречах писателя с сельскими жителями, о том, какую правду об истории, сельском хозяйстве и экологии он нес людям, меня крепко ругали в райкоме партии и редакции газеты. Порой я собирался уехать из района, так как сдавали нервы. В издательстве то и дело переносили выпуск моих книг о народных ремеслах, роман о природоохранном студенческом движении в стране. Мало кто тогда поддерживал во мне дух правоты дела, вел беседу на равных, подбадривал, заставлял не сдаваться, а бороться… Онегов стоял рядом – плечо к плечу. Что особенно поражало – он спасал меня в то время, когда сам нуждался в спасении. Откуда в нём было столько сил, уверенности, что правда на его стороне, что мы победим – для меня часто было загадкой. Столичные чиновники во власти били его куда крепче, азартнее, подлее. Но он стоял на своей правоте, боролся за природоведческую литературу, воспитывающую в подрастающем поколении подлинный патриотизм, и потому являлся для меня примером и непререкаемым авторитетом.
Оздоровительным лекарством для меня были его письма. Именно из этих многочисленных, содержательных и глубоко душевных посланий-откровений я узнавал, как тяжело складывалась у него борьба за серию книг «Школа юннатов».
В них отчетливо виден пагубный и издевательский натиск чиновников разных мастей, то ли не понимающих предназначение природоведческой литературы для детей, то ли сознательно вытравливающей из неё традиции, заложенные певцами природы и художниками слова Аксаковым, Сабанеевым, Кайгородовым. Убежденность Онегова, что книга должна иметь воспитательное значение, а не быть справочником, её кредо – нравственность, а не рационализм, разбивается о стену самоуверенности чиновников. На одной стороне – разговор о доброте, одухотворенности, участие сердца, на другой – план и народно-хозяйственное значение.
Из толстой колоды писем я выбираю для публикации всего три, причём, одно цитирую лишь частично. Два других письма хочется привести полностью, так как в них вскрывается ужас цензуры, тупость и злонамеренность чиновников. Но смысл полноты публикации не в обличении, даже не в отваге писателя, а в том, каким стойким борцом, подвижником и патриотом был Анатолий Онегов и в то же время душевным человеком и мудрым другом. Внимательному читателю будет интересно прочувствовать то время и ту атмосферу в стране, в которой автор сражался за «Школу юннатов» и право детей научиться любить землю.
4 октября 1984 года.
Здравствуй, дорогой тезка!
Получил твоё ругательное письмо – зря ты на меня сердишься. Все твои письма я получил, но с лета не отвечал – и не только тебе одному. Так уж устроено у меня – не могу я одновременно заниматься всеми делами. Летом я сбегаю из Москвы, чтобы хоть чуть-чуть привести себя в порядок перед осенне-зимне-весенним сезоном московских драк и ругани. Вот летом и молчу, а вместо ручки, карандаша пользуюсь топором, веслом, косой, вилами, граблями, лопатой.
И к лучшему это – придешь домой с воды или с бани (а в этом году я рубил осиновую баню – царские были липовые, а моя чуть похуже – осиновая), сядешь на лавку, пододвинешь к себе кружку с чаем, что налила жена, и молчишь ни о чём (после московской нервотрепки это самое лучшее состояние – молчать ни о чём, а затем спать сном младенца). И письма-то, которые получаешь, читаешь как-то не так, как обычно – будто и не ты их читаешь, а кто-то другой читает их для тебя, а ты уже полуспишь, а потому и не отзываешься обычной болью на чужие строки. Но это совсем не потому, что я жесток – нет, просто надо иногда давать сердцу чуть-чуть покоя – ведь эта машинка тоже не вечная.
Вот и вся причина моего летнего молчания.
А сейчас снова Москва – прибыл я сюда всего лишь 21 сентября, в дороге ещё простудился. Добирался домой трое суток на таких перекладных, о которых и на прежних российских дорогах редко слышали – ведь у нас о людишках думают не очень часто – автобусы в сторону нашей деревни вдруг перестали ходить, шоферу просто не захотелось ночевать где-то в лесу, в конечной деревушке, и мы пешочком с ночи отправляемся теперь километров за 12 до утреннего автобуса. А если с собой фотоаппаратура да ещё что-то?.. Вот наши старушки и запели Лазаря. И пришлось мне помогать им, выводить их оттуда, где не так давно били «вологодское масло» в весьма значительном количестве, и где сейчас умеют только гноить сено под надзором разных начальств и начальников.