Лесник и его нимфа
Шрифт:
Уже из прихожей она крикнула:
– Может быть, я приду очень поздно.
И она ушла. Она не сказала ничего про Литину школу. И про то, что у Литы сигареты открыто валялись на столе. И вообще ничего не сказала про Литу. Интересно, она в курсе, что ее дочь выгоняют из школы? Вот будет оплот, когда она обо всем узнает. И Лите на этот раз, похоже, не вырулить…
А что вообще с мамой?
***
Месяца три назад мама рассталась с Сергеем Ивановичем. Лита это поняла, когда обнаружила, что исчезла его зубная щетка. До
– Сергей Иванович от нас свалил?
Мама сидела в кресле к ней спиной. Она обернулась. Лита увидела, что она плачет.
Вообще Лита этого не выносила. Когда ей было лет пять, она однажды назвала маму «дурой». Мама после этого кинулась на кровать и зарыдала. Большего ужаса Лита не помнила. Она зарыдала вместе с мамой, стала просить прощения… С тех пор не выносила этих взрослых слез.
После своего бестактного вопроса про Сергея Ивановича Лита только вздохнула и ушла обратно в ванную. А ночью ей приснилась плачущая мама. И тогда, во сне, она, Лита, почувствовала какую-то невероятную острую жалость. Она бросилась к маме, обняла ее, заплакала тоже и все говорила: «Мамочка...» Ничего этого уже давно Лита не делала – не называла маму мамочкой, не обнималась с ней и не плакала. А мама, посмотрев на нее во сне, сказала: «Мне так одиноко…»
А когда Лита проснулась, то обнаружила, что глаза у нее мокрые. Значит, во сне она плакала? Значит, она могла плакать во сне! И до утра это чувство жалости не уходило. Лита лежала и думала про маму – про то, что папа ее бросил, Сергей Иванович ушел, и Лита от нее далеко, хотя и в соседней комнате.
Потом все как-то смазалось их обычной жизнью. Но сон свой Лита помнила. И вспомнила его сегодня, совсем некстати.
Лита лежала, и мысли сами собой думались в ее голове. И потихоньку наваливалась на нее мрачная тоска. Потому что ей нужно было решить: выходить ей в открытый космос без скафандра или нет?
Часа через два она медленно встала и поплелась на кухню – чистить картошку. Она автоматически водила ножиком по картофелине, и вдруг среди этого мысленного хаоса, который часто предшествовал состоянию «дерево под снегом», она вспомнила взгляд Лесника, когда он говорил про землянику.
– А!!
Это ножик соскочил, и она порезалась.
Сунула руку по кран. Текущая вода всегда на нее удивительно действовала. Она смотрела на убегающую из-под крана воду и думала, что Фредди Крюгер – гений. Но в космос она полетит с Лесником.
В кухне вдруг зажужжала муха. Откуда она взялась? Хотя сегодня был теплый день... Наверное, залетела через открытую форточку вместе с уличной весной.
Лита сидела около помойного ведра с недочищенной картошкой. И слушала музыку мухи.
Она слушала и понимала, что поедет вместо Питера в Свердловск.
***
Потом муха устала, присела куда-то и замолкла. Лита выкинула картошку в ведро к очисткам, взяла телефон и набрала Федин номер.
Когда он ответил, она начала нести что-то несвязное –
– Я не понял ничего, – наконец сказал Крюгер.
Тогда Лита зажмурила глаза и рассказала ему про Лесника. Про рак, про то, что он уезжает. И что она уедет с ним.
Он выслушал все молча. И продолжал молчать, когда она закончила. Лите показалось, что от напряжения у нее сейчас лопнет голова.
Наконец он сказал:
– Я знал, что рано или поздно появится какой-нибудь Петя. Или Саша. И ты пошлешь все в п-ду… – Потом после паузы добавил: – Вперед, Лита. Тебе пойдет быть женой декабриста.
И повесил трубку.
Даже тут он угадал. Лита не говорила ему, что Лесника зовут Саша.
Ночью она почти не спала. Утром проснулась от крика ворон. Крик ворон – это воплощенная в звуке тоска.
***
На следующий день прямо с утра она пришла к Леснику. Села в прихожей и, не раздеваясь, спросила:
– У тебя выпить есть?
Он с тревогой на нее посмотрел. Потом сказал:
– Да, у меня есть одна бутылка. Со мной расплатились недавно за чертеж. Какой-то крутой коньяк. Пойдет?
– Пойдет.
Тетя была дома. Похоже, она смирилась с Литиными появлениями в своей квартире. По крайней мере, поздоровалась и больше ничего не сказала.
Они закрылись у Лесника в комнате и стали пить этот коньяк. Прямо с утра. Вернее, пила в основном Лита. Она пила и говорила, не останавливаясь.
Он слушал и не спрашивал, что случилось.
Лита говорила про Фредди Крюгера. Рассказывала всякие истории про Кларнетиста. Про Егорку. Про то, как они однажды почти подрались с Федей, когда репетировали. Как после первого квартирника она не могла спать двое суток. И даже про Фединых девиц.
Ей надо было все это рассказать. Она фонтанировала, как проснувшийся вулкан.
Сначала он слушал легко. Даже что-то уточнял. Даже пытался шутить. Говорил, что коньяк ей идет. Потом постепенно стала находить на него какая-то печальная медленная тень. Он замолчал, но слушал внимательно и жадно. Иногда в глазах у него застревал вопрос – но он молчал.
– Мне кажется, – сказала вдруг Лита, – что есть какой-то колодец, и там вода – оттуда, – она показала наверх. – Если удается из него зачерпнуть, это сразу понятно. Это ни с чем не спутаешь. То, что делает Фред – оттуда. Я это знаю…
После этого он наконец спросил:
– Почему ты говоришь так, будто это уже в прошлом?
Лита уставилась на него. Самого-то главного она ему и не сообщила!
– А, – сказала она как можно спокойнее, – ты знаешь, да, что я еду с тобой?
После этого она в первый раз увидела, как люди бледнеют прямо на глазах.
– Что? – наконец произнес он. – Что это ты такое придумала? Как это?
– Обыкновенно, на поезде. Твоей тете ведь не сложно достать мне билет?
Он посмотрел на нее, потом встал, прошел по комнате, сел обратно. Лита наблюдала за ним, не отрываясь.