Лесные твари
Шрифт:
– Квас-квасок, мирское пиво… – произнес с растяжкой Демид. – Ты ведь, Степан Борисыч, человек образованный. Тебе бы людей учить грамоте, истории, философии. А ты землю пашешь. Где ж тут историческая правда?
– А в том правда-то и состоит! – Степа болезненно дернулся – не первый, видать, Демид пнул в больное место. – И образование мое вовсе не мешает мне труд свой к землице-матушке прикладывать. Ведь сила-то вся от земли идет! И сам Лев Николаич, бывало, за сохой хаживал. А, кроме того, нравственность народная… Кто о ней радеть будет, если не мы – волей божьею просвещенные? Ведь до чего духовность народная запущена – оно и смотреть-то больно!
– Тебе, мил человек, больше
– А вот это ты зря! Ведь ты вспомни, кто до революции-то за порядком в сельской общине следил? Не поп-батюшка, никак нет. Сам народ обычаи берег, традицией жил, не допускал богохульства и безобразий. Что было хуже осуждения народного? Пожалуй, ничего. Как мирянину в селе показаться, если он вечор был выпивши, куражился и сквернословил? Шел после этого он по околице, глаз не подымая, грех свой ощущал и замаливал. А нынче? С тринадцати лет уж водку пьют, с пятнадцати лет все девчонки брюхаты. Вот уж поистине – грехи наши тяжкие!
– И что же собираешься ты предпринять в условиях такого всеобщего падения нравов и разврата?
– Только образом жизни своей могу я пример подавать…
Демиду не раз приходилось встречать идеалистов, подобных Степану. Можно, конечно, было пожалеть их – упертые в свою неосуществимую мечту, они редко преуспевали в жизни, подвергались насмешкам и даже лишениям, и понимание чаще всего находили лишь в узкой среде подобных себе единомышленников. Но Демид в чем-то даже завидовал таким. Цель – вот что у них было! Цель и светлое будущее на горизонте. У Демы не было цели. Не было прошлого – он забыл его, забыл сам и предпринимал отчаянные попытки, чтобы не вспомнить. Не было будущего – ибо, чтобы пробиться к будущему, нужно было выжить, продраться сквозь капканы и ловушки настоящего. Дема не шел по жизни – он бежал. Петлял как заяц, увертываясь от пуль, свистящих со всех сторон. Он, как заяц в ледоход, прыгал со льдины на льдину, пытаясь добраться до твердого берега.
И он надеялся достигнуть берега. Более того, он был уверен, что пройдет время, и он встанет на теплом и сухом месте, пробарабанит лапами на пне песню победы и пойдет спокойно делать свои заячьи дела. В этом и был стержень существования Демида: он был дичью, но он надеялся
(знал)
что сумеет всех переиграть.
Он не хотел крови. Но не стоило играть с ним.
Дема был очень опасным зайцем. Он был смертельно опасной дичью, которая могла разорвать на куски любого охотника. А охота на него уже началась. Пока не было явных признаков сплошной облавы. Он не мог понять еще, кому он так сильно досадил в этой (или прошлой?) жизни, но рога вдали уже трубили, собаки надрывались от лая в предвкушении бега и охотники драили ружья, рассказывая друг другу байки о том, сколько зайцев они настреляли в прошлом сезоне…
На такого зайца они еще охотились.
– Ты счастлив, Степан? – спросил Дема. – Ты достиг внутренней душевной гармонии?
– Внутренней? – похоже, Степан был озадачен самой постановкой вопроса. – Внутри, мне кажется, у меня все в порядке. Но только думается мне, что внутреннее – не столь важно. Это гордыня – тешить свое Эго, холить его, приводить его к идеальному образцу, придуманному другими людьми. Я же не буддист, я православный. Как я могу быть счастлив, если люди вокруг бедны, несчастливы, суетливы и некультурны? Может быть, в том и состоит счастье для меня – видеть как прорастает хотя бы маленькое семя нравственности, зароненное в иные души моими руками. А в себя уходить… Нет, это не для меня.
–
– Что?
– Семена заранивать?
– Да не очень пока. – Степан развел руками. – Текучка бытовая заедает. Сам понимаешь, то одно по хозяйству, то другое. И поговорить-то порою не с кем. Дойдешь вечером до кровати, бух – и спать. И каждый раз даешь себе слово: завтра открываю кружок, детям буду рассказывать о истории российской. И каждый раз стыдно перед самим собою…
– А у меня все наоборот, – сказал Демид. – Индивидуалист я и эгоист, что уж тут скрывать. И мечтал бы полностью уйти в себя, и заниматься своим Эго, и развивать его, и обихаживать, да только не получается ни черта. Внешняя жизнь не дает. Только расслабишься, только вздохнешь спокойно, тут же налетает ураган чужих страстей, хватает мое бедное, изжеванное и потасканное Эго за шкирку и кидает его в самый водоворот. А дальше – только успевай поворачиваться. Какая уж тут гармония…
Минут пять сидели молча. Каждый думал о своем.
– Ты чего хотел узнать-то? – проснулся первым Степан.
– Как Лека здесь жила? Что делала?
– Я за ней шпионил, что ли? У самой нее спроси.
– Мне сторонний взгляд нужен. Тем более такой, как у тебя – неравнодушный.
– С чего это ты решил, что неравнодушный?
– А то я не вижу! Сохнешь по девчонке-то. Только напрасно, я тебе скажу. Она нравственность поднимать не будет. Лека – крепкий орешек, вещь в себе. Расколоть ее – все зубы обломать.
– А тебе – по зубам?
– Сам суди…
– Все равно это – грех, – торопливо сказал Степа. – В грехе вы живете, нерасписаны, невенчаны. А как дети пойдут? Так и быть им незаконными? Грех.
– Ты меня, Степа, грехами не кори, – Демид зло усмехнулся. – На мне, голубь ты мой, столько грехов висит, что тебе и за две жизни не заработать. Да только, знаешь, рассчитываю я, что все мои грешки спишутся, ибо совершал я их не столько из любви к блудодеянию, а из необходимости. Жить-то всем хочется. А бывало, и другие жизни спасал, хотя, может быть, и не стоило кое-кого спасать. У нас с Богом свои счеты – что-то вроде лицензии на умеренное непотребство. А буде мне нашкодить лишку, угодить на сковородку в ад – значит, такова моя судьба. У каждого человека свой ад, и свой рай, и своя мера грехов. Бог, он, конечно, один для всех, да только кто его видел? Каждый видит его по своему. И говорить, что ТВОЙ Бог самый лучший – не в том ли и есть гордыня?
– Это не мой Бог, – упрямо заявил Степан. – Это НАШ Бог. И придумывать мне нечего, все написано в Евангелии. И жизнь Бога нашего, и смерть его, и воскрешение. И заповеди его. Соблюдай их – что может быть проще?
– Знаешь, что такое Евангелие? Это книга. А точнее, двадцать книг, из которых четыре были признаны истинными, а остальные ложными. Кем выбраны? Греками, которые в жизни никогда не видели ни Христа, ни его учеников. Ты можешь дать гарантию, что они не ошиблись?
Опять в воздухе повисла тишина. Степан сидел мрачный, нахмуренный. Лучше бы Демид оказался бандитом-рэкетиром, чем этаким духовным террористом, вооруженным знанием и логикой.
– Циркулярке твоей осталось жить полчаса, дальше обмотка окончательно сгорит, – мрачно, пророчески изрек Демид. – Так что, будь разговорчив, Степа, иначе я для тебя пальцем не шевельну. Я люблю людей душевных, откровенных, ласковых.
– В кюсото она пропадает.
– Где?
– В кюсото. Это по-марийски так Священная Роща называется. Твоя Елена, по-моему, там днюет и ночует.
– Роща березовая?
– Ага.
– Так, понятно. – Демид задумчиво насупился. – И что же это за Священная Роща? Там что, до сих пор какие-то обряды отправляются?