Лесные твари
Шрифт:
Демид резко остановился и Степан налетел на него, едва не свалившись с ног.
На фоне зловещего лунного сияния ясно вычерчивались пять гигантских изломанных силуэтов. Огромные деревья переплели руки свои в невысказанной, молчаливой муке, склонили головы над круглой поляной, образовали пентаграмму – не вычерченную человеком, а живую, а потому еще более таинственную.
Русалкин Круг. Степан узнал его сразу, хоть и не видел никогда, да и видеть не мог – только разве что в страшном детском сне. Не ходили к этому месту люди, боялись. Говаривали, что, если и попадет в Русалкин Круг человек, то так просто обратно не выйдет. Если жизни и не лишится, то обезумеет, а
– Плохое место, – сказал Степан, почему-то шепотом. – Дьявольский круг.
– Хорошее место… – Степан увидел, что Демид смотрит на Русалкин Круг с любовью и глаза его блестят от восхищения. – Боже мой… Какое чистое место… Наверное, я когда-то был здесь. Я помню этот Круг. Но знаешь, сейчас нам нельзя туда. Это как Храм. Нельзя входить в чужой храм с грязными ногами и нечистыми мыслями. Нельзя.
– Лека… – снова зашептал Степан. – Она что, там?
– Подожди! – Демид приложил палец к губам. – Кажется, я слышу! Они говорят мне… – Он опустился на колени, прямо в сырую острую осоку, положил руки ладонями вверх и замер.
Начинало светать. Холодный утренний ветерок пробирался между мокрыми черными ветками. Деревья на поляне тихо шелестели листьями, вздрагивая сквозь сон. Комары назойливо зудели, норовили облепить лицо, и Степан с остервенением отмахивался, давил их на ушах и на лбу, весь уже покрытый волдырями и расчесами. Над головой Демида кружился целый рой мошкары, выстраивая в воздухе причудливые серые знаки, но ни один комар почему-то не садился на лицо его. Демид сидел, как китайский божок, и не подавал признаков жизни.
Степан стоял, и хлопал глазами, и бездумно размазывал по лицу кровь – свою и комариную. Это был он, Степан, тот же Степан, который еще вчера с чертыханием вытаскивал проволокой насос, ухнувший в скважину, и поливал из шланга огурцы, и хлебал окрошку деревянной ложкой с обгрызенным краем, и, развалившись в тенечке под яблоней, в короткий свой послеобеденный отдых читал книгу Бушкова, поругивая себя в душе, что Бушкова, а не Павла Флоренского, но так уж устроен человек, что не хочется ему после умиротворяющего обеда читать Флоренского, и опрыскивал картошку какой-то гадостью против жуков, и ругался по телефону с партнерами из ресторана "Домино", никак не перечисляющими денег, и чинил вечером почерневшую розетку на кухне, и скакал на одной ноге и матерился, когда его рубануло током… Это был тот же Степан, и все-таки уже совсем другой. Он не мог остаться таким же после того, как в жизни его появился Демид.
Демид, несомненно, был закоренелым индивидуалистом, не было у него желания переделывать мир к лучшему, он просто играл в свои игры. А может быть, и в чужие игры, против своего желания. Но он переделывал людей, которые с ним соприкасались.
Какой-нибудь экстрасенс заявил бы, что Демид – источник мощного поля, деформирующего энергетику окружающего пространства и времени, что психическая, паранормальная энергия бьет из Коробова ключом и заставляет людей, волею судьбы тесно соприкоснувшихся с ним, переходить на новый энергетический уровень, приспосабливаться, чтобы выжить. Но Степану неведома была такая терминология. Он лишь понимал, что прежнего Степана больше нет. Прежний Степан, конечно, не умер, он растворился в Степане новом. Каким был этот новый Степан? Стал ли он выше, чище? Степа не знал. Он только чувствовал, что стал менее зависим. Менее зависим от людей, которые окружали его, опутывали его нитями ежедневных отношений, любви и ненависти, приязни и неприязни. Менее зависим от Бога? Может быть. Это не делало его более грешным – скорее, наоборот.
Или хотел стать.
– …там ее нет. – Демид, оказывается, уже очнулся, вышел из транса, стоял и разминал затекшие свои ноги. – Они сказали мне. Да. Я надеюсь, что я правильно понял их язык…
Демид наклонил голову и прислушался, как будто там, внутри его головы, кто-то отвечал ему. И он услышал ответ.
– Ага. Ты думаешь? А где? Там, в кюсото?
Снова ответ, который Степа не мог услышать – только прочитать в затуманенных глазах Демида. Коробов явно страдал раздвоением личности. Степан, слегка знакомый с основами психиатрии, еще вчера без тени сомнения поставил бы диагноз – шизофрения. Но теперь ему было все равно. Демид имел право и на шизофрению, и на невидимого собеседника в голове. В ситуации, в которой они оказались, только сумасшедший мог выглядеть здравомыслящим.
– Пойдем, – сказал Демид. – Я знаю. Теперь знаю. Это рядом.
Они прошлепали три километра, прежде чем добрались до этого "рядом". Вернулись в священную березовую рощу. Они уже пробегали здесь глубокой ночью, и Курган задумчиво кружил между деревьев. Но тогда он не учуял Леку. Наверное, пахла она уже как-то по-другому – не по-человечески.
Степан не сразу увидел ее. Даже когда Демид остановился, и схватил его за руку, и молча показал пальцем на большой белый нарост на старой огромной березе, он еще не понял. Курган бешено залаял, встав во весь свой собачий рост, царапая дерево передними лапами. И лишь тогда нарост зашевелился, и вскрикнул тихим жалобным голосом, и переместился выше.
– Турмоо карх, Хаас Лекаэ ми иас хейаа туо, карх веэ аэнноу! – слова прозвучали на незнакомом языке. Распев-мольба-молитва. Может быть, это был язык русалок?
Та, что произнесла эти слова, была не русалкой, а человеком. Девушкой с бледной, как мел, кожей, темными волосами и зелеными глазами. Только глаза ее не были такими яркими, как раньше. Они потускнели.
Лека. Она висела на стволе, на высоте пяти метров, обняв дерево, вцепившись пальцами в кору. И плакала. Страх читался в ее тихом безумном голосе.
– Убери собаку, – бросил Демид. – Она боится Кургана. Она думает, что это карх.
– Что?! Карх? Что это такое?
– Потом…
Демид вытер руки о полы куртки и полез на дерево.
Степан оттащил упирающегося, хрипящего от возбуждения пса за ошейник в сторону и привязал к дереву. Демид карабкался по стволу ловко, но Степан не представлял, как он сможет спуститься вниз вместе с Лекой в руках и не упасть, не разбиться.
– Демид, может быть, лестницу сделаем?
Дема молча миновал Леку и пополз выше. Добрался до большого сука в метре над Лекой и сел на него. Достал толстую веревку, которую недавно бесцеремонно экспроприировал у Степана, привязал ее к суку и кинул вниз. Перевесился с сука, обхватил веревку руками и ногами и заскользил вниз.
Он поравнялся с девушкой, положил руку ей на плечо и что-то тихо сказал на ухо. Но Лека вовсе не собиралась покидать дерево. Она только воскликнула что-то жалобно на своем птичьем языке, вцепилась в ствол сильнее, словно пытаясь стать единым целым с березой. Демид повис на одной правой руке, ногами уперся в ствол, медленно протиснул левую руку между животом Леки и деревом, обхватил девушку, прижал к себе мертвой хваткой. Резкий рывок – пальцы Леки процарапали по коре, оставляя кровавые следы, и Демид закачался с Лекой в воздухе. Он медленно спускался вниз.