Лета 7071
Шрифт:
На молебне Иван стоял вместе с князем Владимиром. За ними — большие воеводы: Басманов, Шуйский, Серебряный, Морозов… За большими воеводами — дворовые… Пришли на молебен и Федька Басманов с Васькой Грязным. Грязной стал позади воевод, а Федька обошел их и стал чуть впереди — за спиной у Ивана. Сзади, за воеводами, там, где выбрал себе место Васька Грязной, стояло десять простых ратников. Так велось издавна: перед битвой, на молебне вместе с царем и воеводами всегда стояли и простые ратники.
Перед самым концом молебна прискакал из Полоцка Оболенский. Спешившись шагах в двадцати от того места, где служился молебен, Оболенский
Иван скосился на него, чуть задержал взгляд на перерванной грамоте и спокойно докрестился под усердный Левкиев аминь.
Окончив молебен, Левкий благословил царя и князя Владимира, благословил всех воевод, благословил ратников.
Иван отошел от походного алтаря, стал под колышущееся на ветру знамя, поднял глаза вверх — на крест, страстно, как заклинание, произнес:
— Вновь идем мы поискать удачи под твоим осенением!
Васька Грязной подвел Ивану коня. Иван сел в седло, знаменосец поднял над ним знамя… Иван медленно поехал к стоявшей неподалеку рати. Воеводы двинулись вслед за ним — пешком… Даже князь Владимир не посмел сесть в седло, и его коня вели за ним в поводу.
Иван подъехал к передним рядам, остановился. Тысячи лиц опрокинулись на него… Морозный воздух густо дымился от тысячного дыхания, и сквозь его густую, колышущуюся дымчатость сизыми комками изморози проглядывали еще тысячи и тысячи лиц, шлемов, копий, бердышей — неподвижных, замерших, словно вмерзших в этот изморозный воздух.
Иван привстал на стременах, выбросил в сторону правую руку и широко повел ею, словно хотел обнять или привлечь к себе все это громадное людское скопище. Рука его описала широкую дугу — он даже повернулся в седле вслед за рукой, чтобы увеличить размах, — и замерла у левого плеча, прикоснувшись к стальному наплечнику. Тысячное дыхание враз затаилось… Воздух очистился от дымчатости, и сквозь его прозрачность четко и ясно, как на обновившейся иконе, вдруг проступили новые, совсем непохожие на те, что были минуту назад, суровые, иконообразные лица. И как перед громадной иконой, широко и торжественно перекрестился Иван перед этими лицами и громко, но не крича, выдерживая каждый звук, чтоб быть услышанным повсюду, произнес:
— Воинники! Братья русичи! Приспела година нашему подвигу! Потщитесь единодушно пострадать за благочестие, за святые церкви, за православную веру христианскую, за исконную, единоземельную вотчину нашу и единородных братьев наших, томящихся под игом богоотступных литвин! Воспомним слово Христово, что нет большей любви, как положить душу свою за други своя! Припадем чистыми сердцами к создателю нашему Христу, да не предаст он нас в руки врагам нашим! Не пощадите голов своих за благочестие: ежели умрем здесь, то не смерть се, а жизнь! Ежели не теперь умрем, то все едино умрем послеже, а от сих литвинов богоотступных как впредь вызволим нашу вотчину и братьев наших единородных?
Гул раскатился по ратным рядам… Воздух опять одымился, и так сильно, что в дальних рядах лица ратников вновь заслонились его клубастой густотой. Из ближних рядов кто-то отчаянно выкрикнул:
— Куды ты глазом кинешь, туды мы понесем свои головы!
И вся рать снова отозвалась на этот выкрик ликующим гулом.
Иван поднял руку —
— Воинники! Я с вами сам пришел! — Иван приложил руку к груди, медленно, тягостно вздохнул. — Паче мне здесь умереть, нежели жить и видеть вотчину нашу исконно русскую и братьев наших единородных в литовском плену… — Он помолчал, обвел долгим взглядом передние ряды, снова заговорил: — Ежели милосердный бог милость свою нам пошлет и подаст помощь, то я рад вас жаловать великим жалованьем!.. А кому случится до смерти пострадать, рад я жен и детей их вечно жаловать! И мне ведома нет — какова отца они дети, коль, на смертной игре супротив недругов наших голову положивши, оставил отец их сиротами. Но не честно будет тому, и детям его, кто не потщится умереть честно на игре смертной с недругом за мое великое жалование царево. Тот умрет здесь от моей царской опалы — за трусость свою и слабодушие!
— Все едино умрем за тя, государь! — снова выкрикнули из ближних рядов.
Иван вновь приподнялся на стременах, словно хотел выискать крикнувшего, и громко сказал в ту сторону, откуда донесся крик:
— Кто у меня верно служит и против недруга люто стоит, тот у меня и лучший будет!
Князь Владимир вышел наперед, стал между Иваном и ратью, начал взволнованно говорить:
— Видим тебя, государь, тверда в истинном законе, за православие и вотчины наши древние себя не щадящего и нас на то утверждающего, и посему должны мы все единодушно помереть здесь с богоотступными теми литвинами!
— Все едино умрем! Умрем! Умрем! — закричали с разных сторон.
— Умрем! — прокатилось из стороны в сторону, и весь Большой полк, все пешие и конные дружно вскинули вверх щиты. Стоявший неподалеку полк правой руки тоже вскинул над собой щиты, и дальше, до самой Двины, покатился по остальным полкам грозный брязкот вскидываемых щитов.
— Дерзай, царь, — напряг до предела голос князь Владимир, — на дела, за которыми пришел! Да сбудется на тебе Христово слово: «Всяк просяй приемлет и толкущему отверзется!»
Иван повернулся к знамени, перекрестился на образ Христа и, не отрывая от него глаз, громко сказал:
— Владыко! О твоем имени движемся!
Воеводы обступили его: Иван оглядел каждого, словно пересчитал их… Глаза его не вмещали огня и радости, и он пучил их, как грудной ребенок, забыв в это мгновение, что он царь и что ему не пристало шалеть от радости и пускать пузыри изо рта.
— С богом, воеводы! Отстраним от сердца напрочь всю смуту, обиды!.. Я, государь ваш, говорю вам: любовь моя и жалованье мое — с вами! Вооружим сердца иным — ненавистью к нашим врагам, и послужим Руси, как служили ей наши отцы и деды! С богом, воеводы!
— Тебе первый выпал, государь! — сказал Басманов, протягивая Ивану тлеющий фитиль.
— Нет! — враз насупился Иван. — У меня рука тяжелая! Пали сам… Нет, погодь!.. Васька! — подозвал Иван Грязного. — Тебе доручаю первому выпалить по Полоцку!
— Ух!! — ошалел Васька и, приткнувшись к Иванову сапогу, поцеловал его.
— Гляди не помри от радости, — с довольной усмешкой сказал Иван. — Жаль будет — иного придется искать!
— Я перво выпалю — уж посля помру! — восторженно оскалил белки своих ярких глаз Васька и, выхватив из рук Басманова фитиль, пустился бегом к стоящим неподалеку лошадям.