Летчики
Шрифт:
— Что с тобой, Кузя? — спросила она, приблизившись.
Правое плечо Ефимкова поднялось вверх и тотчас же опустилось, словно кто-то взвалил на него непосильную ношу. Капитан попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, растерянной. Нет, Кузьма не умел скрывать перед людьми решительно ничего: ни своих радостей, ни обид.
— Твоя неприятность связана с военной тайной? — настойчиво допытывалась Галина. И, как обычно, он не выдержал, перестал запираться.
— Нет, Галю. Особой военной тайны здесь нет. Просто твоего мужа сегодня зверски обидели, сказали, что он плохой летчик и тянет назад всю эскадрилью.
—
— Человек, от которого я меньше всего ожидал. Мой лучший друг, Сергей Мочалов. Произнес это громогласно, при всех моих подчиненных. От него же я узнал, что являюсь кем-то вроде Митрофанушки.
— Да как он смел! — вспыхнула Галина Сергеевна.
— Вот и я думаю, как он смел! — подхватил капитан. — Тоже друг!
Галина Сергеевна чуть отступила назад и ладонями охватилась за виски, словно у нее внезапно заболела голова.
— Постой, постой, — произнесла она, напряженно думая. — А что он говорил еще?
— Кто? Мочалов?
— Ну да.
— Всякое говорил, — мрачно понурил голову Кузьма Петрович, — что я безнадежно отстаю в теории. Новую технику плохо знаю. Ну и все такое прочее.
Галина Сергеевна выпрямилась. Уголки ее губ поползли вниз в разные стороны.
— Горькие слова, Кузьма. А как ты полагаешь, есть в них правда?
— Правда? — озадаченно переспросил Ефимков. Вопрос жены прозвучал для него неожиданно. В самом деле, за те часы, что прошли после разбора полета и резкого выступления Сергея Мочалова, он успел о многом подумать. Обида жгла душу. Кузьма вспомнил фронт, дни, прожитые с Сергеем в одной землянке, совместные вылеты на штурмовку и то, с какой заботой справлялся он всегда по радио в воздухе о состоянии друга в бою. Вспоминал Кузьма их переписку. Она не прекращалась все годы, пока Мочалов учился в академии, и была по-мужски грубовато-нежной. Вспоминал, какими искренне-откровенными были они всегда. «Как же он мог, как он мог так меня оскорбить?» — думал Ефимков с горечью. Но ни разу не задумался Кузьма, была ли правда в словах Сергея. Сейчас об этом спросила жена. Ефимков с шумом пододвинул стул, поставил на него аккордеон и, заложив руки в карманы, заходил по комнате.
— А какое мне дело, сколько процентов правды в его словах! — почти закричал он. — Что я, бухгалтер, чтобы процентами этими заниматься. Он на дружбу нашу не посмотрел, на славу мою командирскую… Вот с чего душа заболела!
— На славу, говоришь? — с ожесточением повторила за ним Галина Сергеевна. — Может, ты еще про Золотую Звезду Героя скажешь? Да, она хороша тебе для парадов или в тех случаях, когда ты, большой, рослый, идешь по городу и она блестит у тебя на груди. Или когда ты сидишь в президиуме на торжественных собраниях. Все это так. — Галина понизила голос, глаза ее стали осуждающими. — Только помни, Кузьма, на одной Золотой Звезде далеко не улетишь. Учиться надо, расти, а ты… — она махнула рукой, отошла. — Хорошо тебе Мочалов сказал про это, пусть и резко. Эх, Кузьма, Кузьма, призадумайся.
Ефимков тяжело опустился на стул.
— Галю, послушай меня и пойми. Я же не от всего отказываюсь. Да, я действительно плохо выполнил задачу, потому что не поверил в новый прибор, а не поверил потому, что плохо его знал. Но зачем Сергей, мой старый друг, мой нынешний командир, говорил обо мне в самых обидных словах? Молчал, молчал и сразу так рубанул.
Кузьма сбивался. Ему трудно было говорить от переполнявшего его волнения. А жена смотрела на него молча, прямо, и черные продолговатые глаза были наполнены болью. Ефимков не прочел в них одобрения.
— Кузьма, ты не прав, — сказала она уверенно. — Мочалов говорил тебе об этом при первой встрече, здесь, у этой этажерки с книгами.
Ефимков удивленно посмотрел на нее.
— Здесь, у этажерки с книгами?
— Да, здесь.
— Галю! Да неужто то был серьезный разговор? Он же тогда мне шуткой сказал, а разве меня так проймешь?
Галина Сергеевна развела руками.
— Как же тебя пронимать прикажешь? Мягко — не доходит. Резко — действует, но ты приходишь в ярость. А золотой серединки тут нет и не может быть.
Она подошла к нему. Ласково прижалась щекой к стриженной под ежик голове. Внезапная вспышка гнева потухла. Наступило молчание. Кузьма мрачно уперся глазами в брошенные у порога унты — возле них появилась лужица от растаявшего снега. Галина гладила его крутой подбородок холодной ладонью.
— Непокорный ты мой, — тихо звучал ее голос. — Постригся под «ежа» и колоться, как этот зверек, хочешь. А кого колоть? Людей, желающих тебе добра? Ну, посуди сам, можно ли выставлять колючки против товарищей! Прав ведь в конце концов Мочалов. Пусть резко сказал, пусть обидел тебя сравнением с Митрофанушкой, но он же добра тебе хочет. Ты лучше подумай, как себя переделать, догнать товарищей, которые успели уйти вперед. Думаешь, мне за тебя не больно? Я твоя жена, Кузя. Твоя слава — это и моя слава. Твоя ошибка — моя ошибка. Кузя, Кузя, какой ты огромный, непослушный ребенок!
Ефимков потянулся к ее голове, широкой своей ладонью стал бережно гладить волосы, разделять и спутывать локоны.
— Галю, Галинка…
Он чувствовал, как ободряет близость этой женщины, такой понятной и доброжелательной, что в устах ее самые горькие слова звучали лаской. «А Галина, в сущности, повторяет то же самое, что сказал Мочалов на разборе, а я ее слушаю спокойно, не загораясь от возмущения…»
И Ефимков ощутил, как новые упрямые силы закипают внутри. Ему, в свою очередь, захотелось чем-нибудь утешить жену.
Рука, гладившая ее голову, собралась в жесткий кулак, способный согнуть подкову.
— Ничего, Галю, ничего, не волнуйся, — сказал он решительно, — не настало еще время списывать Ефимкова из авиации. Я в академию, конечно, не лезу и доктором аэродинамики становиться не собираюсь. Но мы еще посмотрим. Потерпи, Галю, голубка, тебе за меня не будет стыдно.
Он хотел еще что-то прибавить, но громкий стук в дверь оборвал сбивчивую речь. Кузьма поспешил отворить. На пороге стоял посыльный из штаба, молоденький солдат в шинели, запорошенный снегом.
— Вам телеграмма, товарищ капитан.
Ефимков пропустил солдата в комнату, принял от него маленький листок бумаги. Телеграфировал младший брат:
«Проездом буду станции семнадцать двадцать вагон пять возможности встречай. Привет Гале. Михаил».
Кузьма передал телеграмму жене, взглянул на часы. Без трех пять. До прихода поезда двадцать с лишним минут, а до города семь с лишним километров.
— На чем же я доберусь? — озабоченно спросил он и посмотрел на безбровое лицо посыльного.