Летчики
Шрифт:
— Разрешите мне ответить за капитана Ефимкова, — глухо, с нарастающим волнением продолжал майор. — Мне очень трудно говорить. Капитан Ефимков мой старый друг. Большой друг. Но и молчать я не могу. Я командир эскадрильи, и мой долг говорить о подчиненных правду, какой бы суровой она ни была. Неудача Ефимкова не случайна. Тому, кто его знает ближе, не надо быть большим психологом, чтобы правильно понять причину. — Мочалов повернул голову и посмотрел на Кузьму. — Капитан Ефимков, — каким-то чужим, неповинующимся голосом продолжал Сергей, — вы вышли над поворотным пунктом из облачности, чтобы сверить карту с местностью, убедиться, не сбились ли с маршрута.
— Верно, — глухо уронил капитан.
— А теперь отвечу на другой вопрос, — голос Мочалова в наступившей тишине зазвучал сурово. — Объясню, почему, имея перед собой новейшие приборы, позволяющие безошибочно пилотировать в облаках, вы все-таки им не поверили. Потому что вы изучили их механически. Вы знаете, когда и как движутся стрелки, а каким они законам повинуются, как обосновать действие прибора, этого не знаете. Новая техника обогнала вас, капитан Ефимков. И обогнала потому, что вы не работаете над собой, не стараетесь повышать летную культуру, общую культуру. Стыдно сказать, вы же в год не больше пяти книг прочитываете. Да так недолго и Митрофанушкой стать, который отказывался учить географию потому, что были извозчики…
Послышался чей-то смешок. Зернов положил на стол указку и холодно произнес:
— Мне все ясно, майор Мочалов, прошу садиться и продолжим разбор.
Он говорил еще несколько минут, оценивая действия связистов и локаторщиков, затем объявил, что все могут быть свободными.
— Майору Мочалову остаться, — прибавил генерал.
Офицеры вышли из комнаты. Сергей видел, как, ссутуля широкую спину, мимо него медленно, ни на кого не глядя, прошел Кузьма Петрович. Мочалов, передвигая на пути стулья и табуретки, шагнул к столу, остановился перед Зерновым в выжидательной позе. Зернов снял очки и, платком протирая стекла, смотрел на командира эскадрильи. Глубокие складки бороздили лоб генерала. Вот он медленно сложил очки в футляр.
— В воздухе сегодня действительно хорошо, товарищ майор, — сказал генерал, — а вот на земле допустили ошибку.
— Какую, товарищ генерал? — насторожился Сергей.
— Слишком вы резко на Ефимкова обрушились. — Зернов смотрел на командира эскадрильи, что-то взвешивая в уме. — Как вы думаете, а?
Мочалов порывисто тряхнул головой и вспыхнул. — Товарищ генерал, его теоретическая отсталость может стать помехой для всей эскадрильи.
— Так-то оно так, — произнес Зернов в раздумье, словно не зная, к какому выводу прийти. — Вы были бы, бесспорно, правы, если бы подобным образом обрушились на него при мне или вот при Земцове, — кивнул он на командира части. — Но так честить Ефимкова в присутствии его подчиненных не стоило. Правду тоже надо говорить умело: смело, но дружески, так, чтобы при этом не страдал авторитет командира. Представьте, майор Мочалов, что завтра вдруг капитану придется повести подчиненных в бой против врага, нарушившего наши государственные границы. Они будут лететь и думать: «Ну и командир группы у нас, настоящий Митрофанушка». Нет, товарищ майор. Развенчать капитана Ефимкова и поставить на правильный путь, безусловно, надо, да не так.
Генерал помолчал, словно давая возможность Мочалову лучше усвоить то, о чем он говорил.
— Надо делать замечание, — продолжал Зернов, — чтобы не подрывать служебного авторитета командира, советского офицера. Запальчивость тут неуместна… Можете быть свободны, майор Мочалов. Рекомендую на досуге побольше подумать над своей ошибкой.
По-уставному повернувшись кругом, Мочалов быстро вышел и тихо притворил дверь. В узком коридоре было пусто, летчики, вероятно, ждали у подъезда машину, чтобы ехать в авиационный городок на обед. Один лишь Ефимков стоял у стенда «Герои Социалистического Труда» с непокрытой головой, зажав в руке снятый шлемофон, и бессмысленно смотрел на расклеенные фотографии девушек, собирающих хлопок. В его позе было столько подавленности, что у Сергея что-то дрогнуло в груди.
Проходя мимо, он остановился и тихо позвал:
— Кузьма!
Капитан обернулся и моментально выпрямился во весь свой двухметровый рост. На командира эскадрильи отчужденно блеснули разгневанные глаза.
— Кузьма?.. Это вы ко мне так обращаетесь? Здесь больше нет Кузьмы, товарищ майор Мочалов! — почти выкрикнул он. — Да, нет! Я не Кузьма для вас и не Митрофанушка, которым вы только что меня окрестили. Для вас я капитан Ефимков. И в ответ от меня вы будете получать одно-единственное слово «слушаюсь». Ясно вам или нет? — И Ефимков, резко махнув левой рукой, быстро зашагал по коридору.
Мочалов как-то сразу ослаб, бессильно опустил плечи. Он посмотрел в окно на то, как мотористы широкими деревянными лопатами расчищали снег вокруг самолетных стоянок, как падали на плоскости истребителей косые белые хлопья.
Чья-то рука легла ему на плечо. Сергей Степанович обернулся и встретился с пристальным взглядом спокойных черных глаз подполковника Оботова.
— Час будто обеденный, товарищ майор, — участливо заговорил замполит, — а вы…
— Не хочется, — вяло ответил Мочалов. Он тупо смотрел на маленькую электрическую лампочку, мерцавшую над входной дверью.
— Негоже, товарищ Мочалов. Летчик недоедать не имеет права. Тем более после такого вылета, как сегодня. Поехали ко мне. Я нынче по-холостяцки. Жинка с ребятишками в городе, а наготовить успела на всех, не пропадать же в самом деле харчам.
— Что ж, поехали, — согласился Сергей. Ему было решительно все равно.
Командирская «эмка», подпрыгивая на ухабах, помчала их в Энск. Оботов говорил в пути что-то о хоккейной команде, которую предлагал создать Сеничкин, о необходимости развивать лыжный спорт… Мочалов иногда поддакивал, хотя сразу же забывал, с чем он соглашался.
Оботов жил на втором этаже. В двухкомнатной квартире бросался в глаза тот прочный уют, который сохраняется во всяком хорошо обжитом доме даже в отсутствии хозяйки. На стенах коврики и портреты, чисто протерты стекла буфета, солнечные лучи падают на них и отражаются на стене множеством зайчиков; в углу детские игрушки, огромный плюшевый мишка с выдранным левым глазом, деревянный кораблик с треугольным парусом на единственной мачте, кубики с азбукой…
Мочалов долго вылезал из тяжелого комбинезона, сковывающего движения, мыл руки. Когда он вошел в комнату и стал перед зеркалом расчесывать волосы, хозяин уже наливал борщ. На столе стояли две рюмки и четвертинка водки. Лицо замполита тронула усмешка, когда он перехватил удивленный взгляд гостя.
— Завтра воскресенье, если верить календарю, — подмигнул Оботов. — Полетов не будет, а после того, как сегодня вы натряслись в облаках, гоняясь за этим самым «Филином», сто граммов только прибавят здоровья.
— Я пить не стану, — решительно заявил Мочалов.
— Это почему же? — Оботов заглянул ему в глаза.
Майору показалось, будто тонкие губы замполита сомкнулись, сдерживая улыбку.
— Порядок у меня такой, — пояснил Сергей, — пью, когда настроение хорошее. А сейчас, — он сделал неопределенное движение рукой, — кошки на душе скребут.