Летчики
Шрифт:
— Хорошая черта, — серьезно одобрил подполковник, — человек, сильный духом, всегда так должен поступать. — Замполит молча налил одну рюмку.
Он выпил и, взяв ложку, стал черпать из тарелки горячий борщ. Мочалов приступил к еде равнодушно. Но потом, не зная даже с чего, видно, переутомление вызвало аппетит, стал есть быстро, с удовольствием.
— Почему же у вас кошки скребут на душе?
Мочалов пожал плечами.
— Дружба с Ефимковым пошатнулась. Кто знает, может и навсегда. А ведь я для друга все это сделал. Сколько убеждал Кузьму взяться за ум, мягко, по-товарищески! Разве подействовало — ни черта! А когда накипело на душе и выложил ему все на разборе, конечно, он не подал мне руки. Да и подаст ли!
Замполит покачал головой.
—
— Я тоже так думал, — загорелся Сергей.
— А теперь?
— И теперь!
Оботов вышел на кухню, чтобы снять с электрической плитки жаркое.
— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — донесся оттуда его голос, — и ошибки ошибкам рознь. А кто работает, работает много и совершает поправимые ошибки, тот на исправлении их растет, набирается жизненного опыта. — Оботов возвратился, неся в руках дымящуюся кастрюлю, и стал раскладывать второе по тарелкам. — Ваша сегодняшняя ошибка, да и ошибка Ефимкова, как раз и относится к числу таких поправимых. Берите горчицу, я угощать не умею, — подполковник пододвинул гостю стеклянную баночку. — В чем не прав Ефимков? В том, что он стал жить «блинчиком». Знаете, есть такой авиационный термин?
— Знаю, — весело отозвался Сергей. — Так про неопытного курсанта говорят, который в первых полетах боится порезче сделать крен, боится сложной фигуры, старается летать по прямой, без острых ощущений.
— Верно. Именно это с вашим другом и произошло. Летное дело дается ему легко, пилотирует он блестяще, одаренный летчик-истребитель — ничего не скажешь. Но техника стала посложнее, потребовала побольше знаний, и здесь наступил разрыв. Ефимков захотел жить старым опытом, ограниченными знаниями. Решил, что можно и так, без борьбы с трудностями, «блинчиком». Вот и сорвался… А вы тоже не во всем правы, Мочалов. Опасную ошибку товарища вы распознали вовремя. Но обо всем этом следовало вести речь не на общем разборе в присутствии подчиненных капитана, а в другом месте. У командира части или у генерала Ефимков тоже бы обиделся, но, уверяю вас, не так. Одним словом, на разборе обстановку вы оценили продуманно, но решение приняли неверное…
— Что же мне теперь делать? — спросил Сергей, машинально поднося к губам вилку с горячей картошкой.
— Исправить ошибку. Дождаться, когда капитан «остынет», и поговорить с ним, да как следует, по душам. Я ведь вашего друга изучил хорошо. Он в своем самолюбии как железо в кузне. Раскалится — шипит. А опустишь в воду — станет нормальным и твердым.
— Вы правильно подметили, — согласился Мочалов, — сейчас к нему и не подступись.
— Ничего, я с ним по душам поговорить попробую. — Оботов встал и разлил в стаканы компот. — Все утрясется, Мочалов, — уверенно заключил он, — а на будущее сделайте вывод: к людям нужно относиться мягче, теплее. Особенно, если принимаешь решение. — Оботов прищурил глаза. — В решении сила командира. А жизнь — сплошное движение. Иногда и рад бы возвратить время, чтобы по-иному, не так, как случилось, решить вопрос, да разве можно? Я тоже совершал ошибки, товарищ Мочалов, — задумался замполит, — но однажды в бою решил настолько правильно, что этим решением могу гордиться всю жизнь. — Он вынул чайной ложкой из стакана желтый разваренный абрикос и медленно его съел. — Дрались под Минском в сорок четвертом году. Я расстрелял весь боекомплект и вдруг увидел: на командира бросился в атаку «мессер», с желтым крокодилом на фюзеляже. Вероятно, какой-то ас. Пришлось таранить. В госпитале я много раздумывал: правильно ли сделал, пойдя на таран? Ведь таран для летчика с приличным мастерством — крайнее средство. И всегда отвечал: да, правильно, потому что спас командира. А вот если бы я бросился таранить никому не угрожающего истребителя, сбил бы его и покалечился сам — была бы просто непоправимая ошибка. Такому тарану мало цены…
Оботов отодвинул от себя стакан, нашарил в кармане спички и закурил. Над столом поплыло кольцо синеватого дымка.
Генерал Зернов заехал к командиру полка на обед. Вера Харитоновна, предупрежденная по телефону Земцовым, уже успела накрыть на стол. Едва генерал в сопровождении подполковника переступил порог квартиры, к нему кинулись приодетые по случаю прихода гостя дочери Земцова Люба и Вера. Четырехлетний Терентий, растолкав сестер, бросился колобком под ноги Зернову и, картавя, закричал давно уже подготовленное приветствие:
— Генелал, здлавия желаю!
Зернов подхватил его на руки.
— Постой, постой, солдат, — засмеялся он, — шинель-то у меня, как лед. Люба, Вера, здравствуйте. Ой, да какие же на вас нарядные платьица. Олег и Виктор, как вы подросли, возмужали! — Зернов шагнул вперед и взъерошил волосы Олегу, солидно стоявшему в стороне и оттуда наблюдавшему за тем, как семья встречает гостя. Вера Харитоновна протянула гостю руку.
— Давайте вашу шинель, Алексей Петрович.
— Сам повешу, сам, — отказался генерал. — Ведь у вас в доме я свой человек. Надеюсь, вешалка на старом месте? — Он разделся и, запустив руку в карман, вынул оттуда целую пачку шоколадок. — Ребята, подходите, я сегодня с подарками. Терентий, получай первый, Люба, Вера, берите.
— Балуете вы моих отпрысков, товарищ генерал.
— Гм… — протянул Зернов, — а как же не баловать? Или ты забыл, что я твоему Терентию крестный?
— Прошу к столу, товарищи взрослые, — сказала певуче Вера Харитоновна и полной, обнаженной по локоть рукой сделала широкий жест. — Дети у меня уже накормлены, очередь за нами.
От пестро разрисованной супницы, доверху наполненной пельменями, шел вкусный запах. Генерал сел за стол, на его широком лице появилась улыбка, от которой морщинки разбежались под глазами.
— Вера Харитоновна, всякий гость хвалит хозяйку, а я вдвойне. Честное слово, нигде не едал таких вкусных пельменей, как у вас!
Жена Земцова улыбнулась, искоса наблюдая за поведением озорного Терентия, с аппетитом жевавшего шоколад и хитро поглядывавшего на стол. Земцов сидел напротив генерала, подливая в тарелку с пельменями уксус. В центре стола поблескивал хрустальный графин с квасом. Зернов снял с него стеклянную пробку, налил полный стакан и жадными глотками выпил.
— Хороший квасок. Помнится, Вера Харитоновна, что с тех пор, как вы сюда приехали, такой квасок стал и в летной столовой к каждому обеду подаваться. Кстати, сколько лет вы живете в Энске?
— Почти четыре года, Алексей Петрович.
Генерал макнул в уксус горячий пельмень, подул на него и отправил в рот.
— Я нахожу, что многовато. Как ты думаешь, Михаил Макарович, а? Идут годы, меняются люди. За такой солидный срок, как четыре года, новые города и заводы на нашей советской земле повырастали. Люди выросли как! А единица измерения у нас одна. Заслуживает человек большего — надо его двигать, давать ему пошире поле деятельности. Не оправдал надежд, не можешь на своем посту работать — с дороги долой, не мешай нам двигаться вперед, не путайся под ногами.
Земцов и Вера Харитоновна настороженно слушали. Они вдруг почувствовали, что эти слова генерала лишь предисловие к большому, важному разговору. Зернов говорил неторопливо, успевая с аппетитом прожевывать пельмени.
— Иногда бывает поучительно подводить итоги. Четыре года, к примеру, Михаил Макарович Земцов командовал здесь, в Энске, пограничным истребительным полком, — продолжал генерал, чуть прищуря серые глаза. — За это время выросли у него отличные молодые летчики вроде Карпова и Спицына. Через месяц полк получит новую реактивную технику. Про винт забыть придется. Часть не имела на протяжении этих четырех лет ни одной аварии. Выросли летчики, техники, а вместе с ними и командир полка Михаил Макарович Земцов. И было бы слишком большим эгоизмом с моей стороны, — генерал развел руками и добродушно улыбнулся, — держать тебя в Энске дальше.