Лето в большом городе

Бушнелл Кэндес

— Я пойду, — сказала я, вставая.

Кентон Джеймс зааплодировал.

— Замечательно. Пожалуйста, все имейте в виду, это именно то, что детям следует делать. Прислуживать. Тебе следует приводить детей на вечеринки чаще, Берни.

Я не могла оторваться, желая услышать больше, желая узнать больше, и не желая покидать Бернарда.

Или Кентона Джеймса.

Самого известного писателя в мире. Его имя пыхтит в моей голове, набирает скорость, как Паровозик, Который Смог.

Рука дотянулась и схватила

мою руку. Саманта. Её глаза блестели как бриллианты. На её верхней губе был небольшой блеск жидкости.

— Ты в порядке? Ты исчезла. Я переживала за тебя.

— Я только встретила Кентона Джеймса. Он хочет, чтобы я принесла ему выпить.

— Не уходи, пока не скажешь мне, хорошо?

— Хорошо. Я никогда не захочу уйти.

— Отлично, — она широко улыбается и возвращается к своему разговору.

Атмосфера накалилась до максимальной мощности.

Музыка громко орет. Тела сплетаются, пары целуются на диване. Женщина ползает по комнате с седлом на спине. Два бармена распыляют шампанское на огромную женщину в корсете. Я беру бутылку водки и танцую по пути через толпу.

Как будто я всегда ходила на такие тусовки. Как будто я принадлежу этому.

Когда я возвращалась к столику, молодая женщина, одетая исключительно в Chanel заняла мое место. Мужчина в ситцевом пиджаке жестами показывал атаку слона, и Кентон Джеймс натянул свою шляпу на уши. Он приветствовал меня с восторгом.

— Дорогу алкоголю, — закричал он, очищая крошечное пространство впереди его.

И, адресуя столу, заявил:

— Когда-нибудь, этот ребёнок будет править городом!

Я теснилась возле него.

— Не честно, — кричит Бернард. — Держи руки подальше от моей спутницы.

— Я ни с кем не встречаюсь, — я сказала.

— Но ты будешь, моя дорогая, — говорит Кентон, подмигнув мне одним глазом в предупреждение. — И потом ты увидишь. — Он гладит мою руку своей маленькой, мягкой ладонью.

Глава 2

Помогите! Я задыхаюсь, тону в тафте. Я в ловушке, в гробу. Я что... умерла? Я села прямо и вывернулась, уставившись на груду черного шелка на моих коленях. Это мое платье. Должно быть, я сняла его ночью и накрыла им голову. Или кто — то снял его с меня?

Я оглядываюсь в полутьме гостиной Саманты; на обычные предметы ее обихода падает жутковатый свет, и я вижу групповые фотографии на журнальном столике, стопку журналов на полу, ряд свечей на подоконнике.

В голове вдруг вспыхивает воспоминание о такси, переполненном людьми.

Отслаивающийся синий винил и липкие коврики. Я пряталась на полу такси, несмотря на протесты водителя, который все повторял — "Не больше четырех". Нас вообще-то было шестеро, но Саманта все уверяла его, что это неправда. Кто-то истерично

смеялся.

Затем преодоление пяти лестничных пролетов, и больше музыки, и телефонные звонки, и парень, накрашенный, как Саманта, и где-то после этого я, наверное, должно быть упала на диван и заснула.

На цыпочках я иду в комнату Саманты, обходя открытые коробки.

Саманта переезжает и в квартире беспорядок. Дверь в крохотную спальню открыта, постель не убрана и пустая, пол был усеян горой обуви и предметами одежды, как будто кто — то пытался примерить всё, что есть в ее гардеробе каждый кусок и бросил в спешке.

Я дошла до ванной комнаты, и пробравшись сквозь дебри нижнего белья, переступила через край ванной и включила душ.

Итак, вот план на сегодняшний день: узнать, где мое предполагаемое место проживания, не спрашивая у папы.

Мой отец. Тошнотворный привкус вины наполняет мое горло. Я не позвонила ему вчера. У меня не было возможности.

Он, наверное, волнуется до смерти сейчас. А что если он позвонил Джорджу? Что если позвонил моей домовладелице? Возможно, полиция ищет меня, очередную девушку, загадочно пропавшую в Нью-Йорке.

Я помыла волосы. Я ничего не могу сделать с ними сейчас. Или возможно я не хочу.

Я вышла из ванной и склонилась над раковиной, наблюдая в отражении, как сквозь медленно рассеивающийся пар, проступает моё лицо.

Я выгляжу все также. Но чувствую себя совсем по-другому.

Это мое первое утро в Нью-Йорке!

Я помчалась к открытому окну, вдыхая холодный, влажный воздух. Шум дороги напоминал звук волн, мягко бьющихся о берег. Я стала коленями на подоконник и, опираясь ладонями о стекло, смотрела на улицу — словно ребёнок, рассматривающий большой снежный шар.

Я застыла там надолго, наблюдая за тем, как оживает день.

Сначала грузовики, двигаются вниз по авеню, словно динозавры, скрипучие и голодные, поднимая свои заслонки для сбора мусора и подметая улицы с помощью щеток.

Затем начинается движение: одинокое такси, за которым следует серебристый Кадиллак, а затем небольшие грузовики c изображениями рыбы, хлеба и цветов, далее ржавые фургончики, а за ними парад тележек.

Парень в белом пальто крутит педали велосипеда, с двумя ящиками апельсинов, прикрепленных к крылу.

Небо уже не серое, а стало лениво белое.

Бегун бежит, потом другой; человек в синей рубашке для медиков отчаянно ловит такси. Три маленькие собачки, привязанные к одному поводку, тащат пожилую леди по тротуару, а торговцы подымают со стонами металлические ворота на витринах.

Полосатый солнечный свет освещает углы зданий, а затем толпа людей шагает с тротуара.

Улицы наполнятся шумом людей, автомобилей, музыкой, бурением; собаки лают, слышен крик сирены, это 8 утра.

Пора идти.