Лето в большом городе
Шрифт:
— Я сожалею, — он усмехнулся. — Ребята, любят боевых девушек. Что я могу сказать?
— Почему бы тебе просто не признать, что ты козел?
— Потому что это было бы слишком легко. Капоте козел. Я просто придурок.
— Хороший способ поговорить о своих лучших друзьях.
— Только из-за того, что мы друзья, не значит, что я должен лгать о нем, — сказал он.
— Полагаю, что так, — я невольно согласилась, интересно, почему женщины будут осуждать друг друга. Почему мы не можем сказать, — Эй, она ошиблась, но я же все равно люблю
— Я пришел, чтобы сказать Мэгги, что художественная галерея отца открываться. Это будет сегодня вечером.
После будет ужин. Это будет круто.
— Я приду,— я вызываюсь, удивляюсь, почему никто не приглашает меня на эти гламурные вечеринки.
— Ты?— сказал Райан неуверенно.
— Почему бы и нет? Я рубленая печенка или что?
— Вовсе нет, — говорит он медленно. — Но Мэгги сказала, что ты была одержима Бернардом Сингером.
— Я не вижусь с Бернардом каждую ночь.— Я не могу признать, что с Бернардом скорее всего, уже все позади.
— Хорошо, тогда. Я встречу тебя в галереи в восемь.
Ура, я думаю, когда он уходит.
Я слышала об открытии галереи неделями, интересно, если бы Рэйнбоу позвала меня, а если нет, то каким образом я получила приглашение.
Я твердила себе, что это только глупая вечеринка, хотя втайне зная, что это событие, которое я не хочу пропустить.
И поскольку Бернард не позвонил, почему бы и нет? Я, конечно, не буду удерживать его в своей жизни.
Глава 21
Галерея находится в Сохо, пустынном участке захудалых блоков с мощёными улицами и огромными зданиями, которые были когда то фабриками. Трудно вообразить Манхэттен как центр индустриализма, но очевидно они раньше делали все здесь от одежды до лампочек и инструментов. Металлический скат приводит к входу галереи, рельсы, украшенные в шикарной манере, в центре люди, курят сигареты и обсуждают, что они сделали пред идущей ночью.
Я проталкиваюсь через толпу.Внутри все забито, масса клиентов, образующих узкое место у входа, как кажется, уже запустили всех кого они знают.
Воздух заполнен дымом и влажным запахом пота, но есть знакомый гул волнения, который указывает, что в этом месте стоит побывать.
Я нахожу убежище вдоль стены, избегая круга поклонников, собранных вокруг полного человека с козлиной бородкой и закрытыми глазами. Он одет в черную блузу и вышитые шлепанцы, таким образом, я предполагаю, что это — сам великий Барри Джессен, самый важный художник в Нью—Йорке и отец Рэйнбоу. Действительно, Рэйнбоу поддерживает его, её взгляд впервые потерянный и довольно незначащий, несмотря на то, что она одета в ярко—зеленое окаймленное платье. Следующей за Барри и выше него, по крайней мере, на голову, модель Пикан. У нее есть сознательно не застенчивый вид женщины, которая знает, что она исключительно красива и знает, что ты тоже это знаешь, но полна решимости не сделать
Она держит голову, наклоненной к мужу, как бы говоря "Я знаю, я красивая, но сегодня его ночь." Я полагаю, это проявление настоящей любви.
Либо так, либо это очень хорошая игра актеров.
Я не вижу Райана или Капоте, так что я притворяюсь, что заинтересованная в искусстве. Вы тоже подумали, что люди с таким же успехом в этом заинтересованы, но пространства напротив картин в основном пусты, как будто главная тема открытия — это социализация.
И, может быть, по хорошей причине. Я не могу решить, что я думаю по поводу картин. Они черные и серые, с тощими фигурами, которые кажутся жертвами жестокого насилия или распространителями травмы. Адские капли крови капают со всех сторон.
Тощие фигуры, словно пронизаны ножами и иголками, в то время как когти рвут их лодыжки. Все это очень тревожно и совершенно незабываемо.
—Что ты думаешь? — спрашивает Рэйнбоу, подходя сзади.
Я удивлена, что она опустила тебя к тому, чтобы спросить мое мнение, но до сих пор я единственный человек здесь, который почти ее возраста.
—Сильно, — я говорю.
—Я думаю они жуткие.
—Правда? — я удивлена, что она так честна.
—Только не говори моему отцу.
—Не скажу.
— Райан сказал, что он приглашает тебя на ужин, — говорит он, крутя кусок бахромы.
— Я рада. Я хотела сама тебя пригласить, но у меня не было твоего номера.
—Ничего. Я рада быть здесь.
Она улыбается и исчезает. Я возвращаюсь к разглядыванию картин.
Возможно, Нью—Йорк не такой уж и сложный.
Возможно, принадлежность — это просто вопрос проявления себя.
Если люди видят тебя достаточно часто, то они начинают считать тебя частью их группы.
Вообще—то, Райян и Капоте появляются, уже с бокалами в руках.
Райан слегка покачивается и Капоте навеселе, здоровая с каждым, как со старым другом.
—Кэрри! — говорит он, и целует меня в обе щеки, словно нет ничего радостней, чем видеть меня.
Секретные позывные знаки сквозь толпу. и вот, несколько человек скользит к выходу.
Это, вероятно, избранные — те, у которых есть приглашение на ужин.
— Давай, — говорит Райан, кивая головой на дверь.
Мы следуем за группкой по улице, и тут Райан проводит рукой по свои волосам.
— Чувак, это было отвратительно, —возмутился он.
— Вы должно быть удивитесь, узнав, что мир идет к тому, кто называет его "искусством"!
—Ты — филистер, — говорит Капоте.
— Ты не можешь сказать мне, что тебе на самом деле нравится эта дрянь.
— Я так и думаю, — говорю я. — Должно быть это будоражит.
— Будоражит, но не в хорошем смысле, — говорит Райан.
Капоте засмеялся. — Мальчик может уехать из пригорода, но пригород из мальчика никогда!
Ты серьезно оскорбляешь своим комментарием,— еле сдерживается Райан.