Шрифт:
«Прелесть вымыслов оживляет ум» – Рене Декарт.
Пролог
Ночной воздух пустыни пронзают тонкие нити света, разгоняя тьму ярким для мира вечной тьмы, свечением. Железные рыцари-машины схватились друг с другом в безумной схватке и, глядя на них со стороны, невозможно понять, кто за кого сражается. Нет ни флагов, ни нашивок, ни каких-либо иных отличительных знаков. Как не было и слов, криков или стонов, столь характерных для любой ратной сечи, только лязг и скрежет металла. В сражении участвовали рыцари, под латами которых нет ничего кроме цельнометаллических скелетов. Подобно восставшим мертвецам, они сражались против человекоподобных железных каркасов, лишь часть из которых облачена в доспехи. Среди этой мелюзги вели бой, наступая, железные махины куда крупнее. Такие, что язык не поворачивался назвать их солдатами или даже машинами, скорее ходячими горами. Иные могли сойти за подвижные башни или даже замки, другие, за огромные, ожившие каркасы так и не достроенных зданий. Массивные мобильные заводы на гусеницах длиной в пару километров, нещадно давили землю, оставляя за собой впадины похожие на пересохшие реки. Стальные пауки, скорпионы и иные машины, использовали преимущество строения тел насекомых, по образу и подобию которых были созданы: перебирали обшитой броней длинными ногами-колоннами, ведя массивный огонь из орудий корпуса, высоко поднятого от земли. Для таких исполинов, копошащаяся
За авангардом монументальных крейсеров, броневиков и иных судов, тянулись колонны техники на грави-дисках. С зализанными формами, стремительные и смертоносные они скользили над песчаной поверхностью как ночные хищники. Танки на грави-дисках беззвучно плыли над сухой землей, шумело лишь их оружие – росчеркам ракетных залпов вторили очереди многоствольных пушек. Все это буйство рвало пустыню на части, как и уши тех, кто имел несчастье там оказаться. Вооруженные огнестрельным и частично энергетическим оружием, эти разнообразные машины уничтожали друг друга, на первый взгляд без какой-либо логики. Некоторые прекращали бой без всякой на той видимой причины и вставали на сторону тех, кто уничтожал их мгновение назад, обращаясь против союзников. Битва шла не только на земле, но также под землей и в воздухе. Подземные черви-буры врезались друг в друга, расчленяя и разбивая вдребезги как себя, так и противника, попутно опрокидывая наземную технику. Рассыпавшийся птичий клин истребителей хаотично кружил в черной бездне неба, покусывая друг друга пулеметными очередями и ракетами, точно змея, хватающая себя за собственный хвост. Разделяющиеся боеголовки авиабомб стремились к цели и тогда на лице пустыни возникали новые воронки, что сопровождалось резкими взрывами, выпускающими в небо фонтан песка. Гремело на земле и в небе, последнее рыдало железным дождем осколков, а тьму в клочья рвали непрекращающиеся взрывы и вспышки. Посреди всего этого буйства, по неприветливым скалистым ухабам на своей предельной скорости несется монстр-трак, с типичными для таких машин, очень большими колесами, подвеской с большим ходом и крайне мощным двигателем. Безумный в своем внутреннем укладе и мрачный своим обликом мир, в котором никогда не было дорог, бросал под колеса машины испытания: крутые холмы, внезапные впадины, грубые камни и песчаные дюны. Звездочка преодолевала их все, то и дело подпрыгивая. Четыре метра в ширину и столько же в высоту, шесть тонн снаряженной массы, до четырехсот килограмм массы одного колеса, диаметром в сто-семьдесят сантиметров и двигатель, мощный как сердце огромного зверя. Все это, Звездочка, – матово-черный монстр-трак, покрытый аэрографией в виде звезд и переплетающихся пионов, отражающих в себе отблеск взрывов и выстрелов. В грузовике этой грубой, напористой машины находилось шестеро пассажиров и еще один в кузове.
Воспоминания плавали как щепки в воде – сломанные, острые и разрозненные, но не желающие тонуть в туманном озере беспамятства. Пока он еще помнил, как его зовут, пока проклятая болезнь еще не превратила его в юродивого, неспособного отличить галлюцинацию от реальности и пока это не произошло, он будет идти к цели. Его имя Готфрид, да-а, вот его он еще помнит… пока помнит, а вот фамилию уже без подсказки не назовет. Когда-то Готфрида называли человеком во всем ищущего потехи, он слыл типичным гулякой каких тысячи. Сейчас же он стал человеком во всем дошедшим до края. Человеком в чьем единственном глазу тлело безумие и болезнь, прогрызающей его мозг подобно червю, пожирающему яблоко. Периодическая потеря кратковременной и долговременной памяти, а также болезненные галлюцинации – лишь вершина айсберга тех проблем, в незавидной коллекции его несчастий. Куда большие неудобства причиняли повторяющиеся, непроизвольные падения и обмороки. Иногда он забывал целые недели и не помнил, как оказался в том или ином месте. Готфрид знал, что его путешествие прикончит его, но он никогда бы не подумал, что это будет столь неспешно и коварно. Штука в том, что его смерть находилась внутри него самого, а не извне. У Готфрида не осталось ничего кроме его цели – встречи с богами. Увы, никто иной как считал рыцарь, его требования выполнить не мог. Надо сказать, что обращаться к богам и требовать что-то, для людей всегда дело обычное. Тут Готфрид не отличался от прочих за одним единственным моментом, кардинально меняющим суть сего деликатного дела. Он не собирался возносить руки к небесам и просить всевышних о чем-то, о нет! Готфрид хотел озвучить свои требования, наступив богам на горло и желательно так, чтобы позади него к небесам тянулись языки пламени, пылающей обители этих самых богов. Да, вот так, вот так он считал, выйдет толк от диалога с богами и никак иначе. Готфрид слыл прагматичным реалистом, в этом ему не откажешь. Однако сейчас это качество сыграло против него, ведь оно даже не нашептывало ему на ухо, нет, оно, грубо хватая его за волосы, истерично вопило, что он никогда не достигнет своей цели. Готфрид и сам это понимал, но все же с безжалостным упрямством продолжал идти вперед, потому что ничего другого у него попросту не осталось. Ему некуда и самое главное, не к кому возвращаться, кроме как идти к своей цели. Ложе его мыслей делили меж собой прогрессирующая болезнь и цель. Последняя проявляла такое рвение, что практически вытеснила болезнь. Эта цель требовала все, или ничего. Все дни, все часы и минуты – все то немногое время, что у него осталось. Впрочем, конкретно сейчас Готфрид все еще пытался привести мысли в порядок и понять, кто эти двое незнакомцев, что спасли жизнь ему и его соратникам? Быть может очередная галлюцинация, порождение болезни, облюбовавшей его мозг? А может он просто уже забыл их, и незнакомцы его давние друзья? Нет, последнее исключено, он помнил, как встретил их. Готфрид всегда знал, что поход в южные земли Затмения простотой отличаться не будет, но чтобы вот так вот… когда весь мир горит у тебя на глазах, а среди пламени точно тени, снуют железные исполины причудливых форм. Нет, определенно, к этому он не был готов, как, в общем-то, и всегда. В мире тьмы, мире Затмения можно быть готовым лишь к одному – незнанию, что ждет за очередным поворотом.
Готфрид рассматривал пассажиров на передних креслах странного экипажа без лошадей. Впереди и слева от него, за рулем сидела молодая девушка в доспехах, черных, как и ее волосы. Готфрид был уверен, что это доспехи, несмотря на их необычность. Только сумасшедший осмелился бы разгуливать в Затмении без надежной защиты. Доспехи могли пригодиться уже хотя бы ради того, чтобы насолить той твари, что будет рвать вас зубами, перемалывая ваши кости. Не вы, так хоть ваш панцирь ей посреди горла встанет или меж зубов застрянет – хоть какое-то утешение. Если бы за столь непродолжительное знакомство Готфрид не успел узнать имени девушки, то про себя дал бы ей прозвище – Война. Жесткая и закаленная как кожаный хлыст, она смеялась в лицо опасности, слушая как та хрустит под ее сапогами, а безумство развернувшегося вокруг хаоса не вызывало у нее ничего кроме веселья и азарта. Ей все было мало и встань сейчас весь мир с ног на голову, точно переворачивающийся айсберг, девушка бы обрадовалась крутому склону и взяла на него курс, чтобы испытать экстаз от полета с горки на своем железном экипаже. Готфрид был уверен, что она занимает во всем происходящем далеко не последнюю роль. Ее звали Селена и судя по внешности, родом она из Дашара. Хотя откуда ты родом в Затмении не имело значения. Тут имело значение лишь то, насколько хорошо ты умеешь выживать там, где девять из десяти погибли бы в первые же полчаса.
Селена не выпускала из рук странный, черный круг и оживленно крутила его. Похоже, что железный экипаж отзывался на эти движения и, судя по всему, Селена была не иначе как возница. По правую руку от девушки место занимал мужчина, усатый блондин в красном фраке и белых штанах в черную полоску. В руках он держал аккордеон и наигрывал незнакомую Готфриду мелодию, ширины салона как раз хватало, чтобы ему это удавалось. Селена обращалась к нему, шутливо называя «папочкой», однако своим попутчикам тот представился как Сен-Жермен. Готфрид готов был поклясться, что где-то уже слышал это имя раньше, но никак не мог вспомнить, где и когда? Более того, Готфрид был уверен, что даже видел этого мужчину раньше, причем относительно недавно или же нет? В последние месяцы Готфрид мало что мог вспомнить. Сам он и его соратники разместились на заднем сиденье, еле втиснувшись туда. Центральное место занимал сам Готфрид, седовласый мужчина с небольшой бородой, так же сильно выбеленной сединой, как и его грязные волосы. Из приметных черт можно было отметить длинный шрам, улегшийся на его лице как змея, растянувшись со лба по подбородок в правой части лица. Первое, что приходило на ум незнакомцам при виде Готфрида, так это как ему повезло, что получив такое ранение, он не лишился глаза. Однако мнение это было ошибочным. В правой глазнице рыцаря находился стеклянный глаз, способный видеть так же хорошо, как камень. Справа от Готфрида, поглядывая в пуленепробиваемое окно, ютился Гектор, – один из спутников рыцаря и давний друг. Из примечательных черт Гектора, можно выделить характерный его расе, цвет кожи – золотой. Взглянув на небо, Гектор быстро перевел взгляд обратно на землю и тут его мозг с запозданием, изначально отринувшим невозможное, заставил его взглянуть вверх еще раз. По небосклону черному как деготь, однако, лишенного блеска последнего, плыл гигантский, хромированный спрут. Его щупальца простирались по небу на сотни километров. Ощущая себя бесконечно маленьким и ничтожным в мире, где все вдруг стало непонятно, Гектор предпочел более не смотреть в окно. Впечатления за последние полчаса и без того с лихвой перечеркивали все, что он видел за всю свою жизнь.
Слева от Готфрида ерзал хохмач Мордред, беловолосый и вечно молодой. В отличии от Готфрида, его волосы были белыми от рождения, также, как и уши, остроконечными, а кожа – пепельного оттенка. Никто бы сейчас не охарактеризовал Мордреда как заядлого хохмача и пошляка, коим он был в повседневной жизни. Подавшись вперед, Мордред сжал пальцами кресла сидящих впереди Селены и Сен-Жермена. Затаив дыхание, с широко раскрытыми глазами и страдальческим напряжением роженицы на не знающем старости лице, он смотрел сквозь лобовое стекло на то, что вогнало его в ступор. Ужас и глухое непонимание избрали лицо Мордреда полем битвы, сражаясь за единовластие. Пока им это удавалась с попеременным успехом. Левый край сиденья, замыкала металлическая машина смерти и отчасти скелет, сродни тем, что сейчас сражались снаружи. Соратники Готфрида еще не пришли в себя от стычки с этим существом, перебившим часть их команды. Особый дискомфорт ощущал Мордред, когда против своей воли наваливался на железную убийцу плечом, при каждом резком прыжке машины. Езда по валунам, ямам, как и подъемы на очередную дюну, плавностью не отличались. Хуже этого было только невольно поворачиваясь, сталкиваться взглядом с хромированным черепом, смотрящим на Мордреда холодными линзами оптики. Все произошло слишком быстро, едва это чудовище из стали разделалось с частью команды Готфрида, как им на голову свалилась в самом прямом смысле этого слова, Звездочка, а вместе с ней и Селена с Сен-Жерменом. Селена спасла выживших, обездвижив убийцу одной лишь силой мысли, как считал Готфрид. Недолго думая, девушка тут же дала железной убийце имя Виста и подарила в честь знакомства компании Готфрида. «На перспективу, подарок» – ухмыляясь, произнесла девушка, опешившим от происходящего, мужчинам. Наконец последним пассажиром машины на огромных, высоких колесах, был Винтего рас Гаррен ас Зохар, – последний представитель некогда самой могущественной и воинственной расы мира вечного затмения. Этакая помесь ящерицы-бугая и черепахи с панцирем, усеянным шипами. Он расположился в кузове грузовика просто потому, что заберись он в салон, машина откинула бы крышу, а заодно и заднюю стенку.
Безмятежность прогуливалась по лицу Готфрида, но во взгляде угадывался уже обжившийся огонек безумия. С тех самых пор как его рассудку надоела оседлая жизнь, и он тронулся в одному ему известный путь, собрав остатки нормальности в узелок – безмятежность, легкая улыбка и безумный блеск в единственном глазу, стали новыми компаньонами рыцаря Затмения. Снаружи рвались снаряды, гремели взрывы, пулеметные очереди грохотали, как если бы соревновались друг с другом в том, кто из них громче, а Готфрид пытался понять, знает ли он мелодию, наигрываемую Сен-Жерменом. Звездочка пронеслась прямо под брюхом гигантского скорпиона, конечности которого как массивные колонны или сваи, уходили глубоко в землю при каждом шаге машины.
– Надоел этот шум! И ты тоже надоел гудеть этой штукой! – взорвалась Селена и нажала какие-то кнопки на черной панели с огоньками, справа от круга в ее руках, что направлял экипаж.
Салон задрожал от баса и захлебнулся в синтетических звуках. Эти звуки вызвали у Мордреда одну единственную мысль – вот так бы и звучал конец света. Всепроникающий тембр «музыки» пронизывал тело насквозь точно штормовой ветер на морском причале, заставляя дрожать сами кости. Доселе не слышимая музыка вызывала странные ассоциации: от шума моря и полетов во сне, до погружения в глубины океана или же просто ухода в неведомые дали самопознания. Справа от Звездочки раздался мощный взрыв, и монстр-трак тряхнуло, развернув в другую сторону.
– У-ух-у! Вот это я понимаю буча! – восторженно выкрикнула Селена и крутанула руль, возвращая машину к прежнему маршруту. – Давай, Звездочка, я люблю тебя, радость моя!
– Напомни мне больше не дарить тебе машин, пока ты не пообещаешь давать им нормальные имена, хорошо? Покраска звездочками и цветочками я еще понимаю, но имя? Что это за имя такое для столь свирепой машины? – возмутился Сен-Жермен.
– Да ты посмотри на нее! Она же просто З-В-Е-З-Д-О-Ч-К-А! – обернувшись к соседу, со слащавым умилением почти пропела Селена. – Папаня, а ничего покрупнее не было? Так хочется необузданной мощи, гигантской мощи… – Селена сжала губы и ударила по рулю от возбуждения.
– Может тебе карьерный самосвал подарить? Будешь как Летум и Магнус гонять. Правда боюсь, что он застрянет в этой дикой местности, быстрее чем ты придумаешь ему нелепое имя.
– Я бы назвала его – Ястреб! Ну как тебе? Кстати, а что за персон ты упомянул? Очередные простофили, которые хотели пойти свиней пасти, а ты их втянул в войны планетарного масштаба?
Если бы не долбящая по ушам музыка, то можно было даже расслышать вздох Сен-Жермена. Вместо этого, пассажиры, хоть и с трудом, услышали его ответ: