Летопись Затмения: Чему быть, того не миновать

Алёшин Роман Витальевич

– Как раз по этой причине я и считаю, что лишь в определенном смысле ты утратишь свою мужскую суть.

Проехав некоторое время молча, Готфрид поинтересовался у друга:

– О чем задумался?

– А? – встрепенулся Леон. – Прости, задумался.

– Расскажешь?

– Стыдно пересказывать такую околесицу… я думал о сне, что приснился мне намедни. Многое я уже позабыл, пытаюсь удержать в памяти то, что еще помню. Я испытал странные чувства и мысли, которые не могу даже описать и от того пытаюсь вернуться в этот сон хотя бы в памяти и понять, что именно так взбудоражило меня. Что именно я упускаю из виду или забыл, что-то важное.

– Занятная, стало быть, околесица, коли ты так крепко задумался над ней, расскажи, – попросил Готфрид и Леон рассказал, что еще помнил, вновь погружаясь в этот сюрреалистический антураж.

Как ни странно, самый странный сон в жизни восемнадцатилетнего юноши, начался с того, что он как будто проснулся внутри сна. Ритм – первооснова всего. Леон слышал его, ощущая себя младенцем в утробе матери, слышащим ритмичное биение в беспросветной темноте. Ритм становился настойчивее и все чувства (или чувство?) Леона обострились, –

он осознал, что мыслит, что существует, пусть и не в материальной форме. Мысль, идея, искра, нет, стремление, но к чему? Любопытство. Оно стало его поводырем в бескрайнем океане небытия, а ритмичные удары, сделались маяком. Он слышал плачь, слышал пение, женское, куда больше похожее на стенания. На этом фоне особенно выделялось мужское горловое пение. Так Леон осознал иные звуки помимо ритма, хаотичные по-отдельности, но стройные вместе и работающие как отточенный алгоритм. Он последовал за ритмом, подчиняясь ему, пока просто не проснулся, – внезапно, неожиданно, неприятно, как если бы его, спящего в уютной, теплой кровати, рывком подняли и швырнули на холодный пол, а затем еще и окатили ледяной водой. Леон очнулся на каменной плите и тело его светилось или же вовсе состояло из света. Мощный ритм шаманского бубна выводил его из транса пробуждения (возрождения?). Тот, кто бил в бубен, находился позади Леона и юноша не видел его (или ее), а прямо перед ним, на небольшом камне, сидел на корточках человек с черепом кота, одетым на голову как шлем. Последнее, особенно удивило и приковало внимание Леона, как и все, что творилось вокруг. Но, обо всем по порядку. Странный человек с черепом кота на голове, ютился на небольшом камне и играл на варгане. Леон удивился, что вообще смог расслышать его сквозь женское пение и удары бубна. Человек с варганом мгновенно приковал к себе внимание Леона. Ничего более странного, юноша в своей жизни не видел. Мужское, худое тело в одной лишь набедренной повязке, больше напоминающей лохмотья, тут ничего странного, но вот его голова, совершенное другое дело. Во-первых, голову незнакомца венчал кошачий череп, очевидно крайне большой кошки, раз в него поместилась человеческая голова. Во-вторых, человек имел неестественно огромные глаза, кошачьи глаза, под стать размеру прорезям в черепе. Огромные глаза пристально следили за Леоном и когда тот очнулся, незнакомец прекратил свою игру и встав на четвереньки прыгнул на плиту к Леону. Удары в бубен и горловое пение, раздающееся позади, пропали, остались лишь женские голоса и плачь, и Леон не был уверен, где начинается первое, а где второе. Двигаясь на четвереньках, как настоящий кот, незнакомец подошел к Леону и заглянул в глаза, почти что в упор.

– Будь у меня нос, я бы поприветствовал тебя как полагается, – произнес незнакомец, а Леон буквально тонул в его огромных глазах с эллиптическими зрачками, попутно ломая голову над словами эксцентричного существа, ведь в носовой впадине черепа виднелся обычный, человеческий нос.

Вокруг камня водили хоровод молодые женщины и девочки, облаченные в нищенские лохмотья, свисающие с них как перепутанные веревки. Под стать лохмотьям приходились их длинные, спутанные волосы, а заплаканные лица были чумазы из-за потекшего с подведенных глаз макияжа. На груди каждой из них, в области сердца, был приколот лепесток красной розы, особенной яркий и выделяющийся, на фоне их удручающей, почти что истлевшей одежды. Поражало следующее, женский хоровод состоял из нескольких колец и каждое следующее кольцо двигалось в противоположную предыдущему, сторону. Когда женщины увидели, что Леон очнулся, то, не расцепляя руки и не нарушая хоровод, вскинули руки к небесам и протяжно запели на языке, который Леон слышал впервые, но это пение пронимало до дрожи. Они скандировали – Айхал! Движение хоровода внезапно переменилось, его участники прекратили движение и покачивались, как морские волны, имитируя последнее плавным движением рук и распевая что-то вполголоса, что-то мрачное и пронзительно грустное.

– Кто ты? – спросил Леон, сам не понимая, что конкретно сейчас ему даст это знание.

– А с кем я говорю? – бесцеремонным вопросом на вопрос и ухмыляясь во весь рот, поинтересовался человек-кот (так про себя нарек его Леон, только сейчас подметивший, что незнакомец всегда улыбается, точно творящаяся вокруг блажь доставляла ему крайнее удовольствие).

– С Леоном.

Человек-кот недовольно скривил лицо, точно ему под нос подставили какую-то гадость.

– Я хочу поговорить с Тем-Кто-Читает, – произнес кот, уже не столь жизнерадостный и тут Леон проснулся, по-настоящему.

Леон закончил рассказ и оба юноши ехали какое-то время в молчании.

– Ну и ну, – спустя пару минут, произнес Готфрид, – взаправду странный сон, но он мне нравится.

– Правда?

– Ну, конечно, кому не понравится сон, в котором тебя окружает столько девиц? – рассмеялся Готфрид и Леон подхватил этот смех.

То ли соглашаясь с услышанным, а то ли протестуя, небо над головами рыцарей заворчало гремящими раскатами. За разговором они и не заметили, как все затянуло тучами. Сверкающие желтизной поля давно остались позади, теперь вдоль тракта тянулся густой лес. В нем были как деревья-великаны, то есть гигасы, так и обычные, выглядящие на фоне первых точно дети в сопровождении взрослых.

– Вот те на! Гроза пожаловала, еще вымокнуть нам только и не хватало сейчас.

Кобыла Леона фыркнула, услышав свое имя.

– Остерегайся собственных желаний, ты же хотел сразить солнце, – улыбнулся Леон и пришпорил лошадь, Готфрид последовал за ним. – Предлагаю сойти с тракта в лесную чащу и укрыться от дождя под каким-нибудь грибом.

– Все-то тебя в лес тянет, не иначе как есть в тебе капелька крови от сильвийцев! У меня есть другое предложение. Давай-ка навестим Зотика, благо почти по пути, ну, а после отправимся к гарнизону. Дело ведь не срочное, небольшую задержку терпит?

– Добро, – согласился Леон, переводя Грозу в галоп, а в мыслях невольно вспыли заметки широко известного путешественника Хазимира.

«Эйдосы или в простонародье – морские искры. Нематериальные существа, природа которых не ясна Магистратуре до сих пор. Они не появились в эпоху Возрождения Линденбурга, наряду с прочими измененными животными и новыми видами флоры и фауны. Насколько можно было верить летописям, эйдосы существовали столько, насколько далеко могли углубиться исследователи, копающие тоннели в историческом грунте мироздания. В основной своей массе, эйдосы имели вид морских медуз, (от того и прозвище – морские) но зачастую меняли свой облик на самые причудливые образы, некоторые из которых они брали непосредственно из мыслей и желаний ближайших разумных существ. Некоторые эйдосы имели привычку привязываться к разумным существам, а также некоторым животным и сопровождать их без всякой цели. Порой их можно встретить в компании представителя любой расы, эйдос просто следовал за выбранным им. Впрочем, можно их и прогнать, они определенно очень хорошо понимали эмоции и читали если не сами мысли, то те образы, которые мысли содержали. Какую роль в природе играют эти существа никому неизвестно, хотя и велось не мало споров на эту тему. Очередная загадка Соляриса, такая же непостижимая, как и размеры Византхеймской пустыни» – Хазимир Зулат, заметки из фолианта тысячи дорог.

***

Через пару минут юноши увидели тонкую, витиеватую струйку дыма, тянущуюся из чащи леса к небесам цвета вчерашней залы. К кострам, особенно знойным летом, в Линденберге относились со всем положенным вниманием и строгостью. Княжество неоднократно страдало от лесных пожаров. Готфрид взглянул на друга, а тот лишь кивнул, без слов поняв заданный вопрос. Охотничьих угодий здесь не было, а до ближайшей деревни путь тоже не близкий. Кто же запалил костер средь бела дня? Одинокий путник, устроившийся на привал? Не пристало странствующим эквиларам упускать из виду такое дело. Проехав дальше по тракту, рыцари обнаружили опрокинутую повозку, вокруг которой валялись тряпки, тюки, корзины, ящики и коробки, а также множество рассыпанных инструментов: молотки, пилы, гвозди. Среди всего этого обнаружилось и несколько человек, кто-то, судя по густым, красным пятнам на одеждах, мертв, а кто-то без сознания. Видимо, эти люди защищались как могли, – их оружие лежало рядом на земле, но ясное дело, что они не бойцы. Задорный пыл новоиспеченных эквиларов при виде мертвецов поостыл. Судя по поклаже несчастных, это не охотники и не крестьяне, а простые батраки, нанятые для ремонтных работ или иного ремесленного дела. Однако, пожалуй, самым примечательным фрагментом на развернувшейся картине хаоса стала девушка-цинийка. Она была привязана к ближайшему дереву, с повязкой на рту.

«Солярис населяет множество рас, которые можно поделить на богоизбранный народ и безбожников. Первые от вторых отличались тем, что созданы непосредственно богами. Прочие расы, включая мета-расы, к сотворению которых боги непричастны, именовались безбожниками. Последние появились на свет благодаря монолитам, существам по легендам схожими по возможностям с богами и ими же впоследствии уничтоженными. О монолитах почти ничего неизвестно, кроме того, что они были побеждены богами в противостоянии, окончившимся полномасштабной войной. В свое время монолиты возжелали создать на каждую расу, созданную богами свою собственную и даже больше. Они успели создать пять рас, прежде чем конфликт с богами стер их со страниц истории. Стоит сказать, что в Солярисе вопрос о вере в богов не стоял вовсе, ведь как можно верить в солнце, когда его наличие есть очевидный факт? Так и с богами, кои не были аморфным вымыслом, затаившимся в реках чернил, застывших среди пыльных холмов пергаментов и книг. Боги неоднократно являлись в мир и вступали в контакт со своими творениями, это происходило примерно раз в два-три эона. Вопрос стоял в почитании. Кого-то почитали больше, кого-то меньше, но не верить в то, что запросто могли видеть твои собственные деды или даже родители, попросту невозможно. Однако, боги уже три столетия не являли себя жителям Соляриса, что порождало самую разнообразную молву. Морты, они же люди, в силу своей непродолжительной жизни, воспринимали богов как миф, другое дело альвы. Те застали последнее пришествие богов и весьма красноречиво рассказывали о нем, впрочем, люди им все равно не верили. Длительное безмолвие богов некоторые трактовали как утрату интереса к Солярису. Другие считали, что Боги покинули мир или даже погибли. Иные любопытствующие просто ждали, уверенные в том, что никуда небожители не делись, просто слишком много чести так часто посещать свои творения.

Но довольно о богах, ведь сейчас нужно рассказать об их творении, а если быть точным, о прекраснейшем творении богини Ашадель, благодаря которой на свет появилась первая раса Соляриса – альвы. Так уж сложилось, что единая с самого момента ее сотворения раса, уже тысячу лет как разделилась на три мало похожих народа: сильвийцев, цинийцев и харенамцев. Сразу стоит упомянуть и жаргонные слова, закрепившиеся за этим народом. Сильвийцев часто называют лесными альвами из-за их любви к природе и столицы, расположенной в лесу. Реже их зовут светлыми альвами, а причиной тому служит бледная кожа. За цинийцами закрепились такое жаргонное прозвище как пепельные, из-за пепельного цвета кожи и волос. Иногда их еще называли темными альвами, из-за контраста с сильвийцами. Еще, редко и как правило, когда хотят обидеть, цинийцев кличут отступниками, из-за поддержки низвергнутой богини Ашадель, которой цинийцы остались верны до конца. Харенамцев прозвали песочными или желтыми альвами из-за их родины, – непомерно гигантской пустыни Кахад, где распростерлось южное королевство Дашар. Сами же альвы называли друг друга в соответствии с тем, к какому народу принадлежал собеседник. Несмотря на схожий облик в силу единой некогда расы, народы эти ныне разительно отличались друг от друга, начиная от внешности, традиций и заканчивая мировоззрением. Так, что кроме названия и неких внешних черт, нынешних альвов мало что роднило. Некогда единый народ разбился на три отдельных, создав Триаду» – Хазимир Зулат, заметки из фолианта тысячи дорог.