Летописцы отцовской любви
Шрифт:
На первый взгляд фотография - вполне симпатичное, этакое культурное хобби, но верьте мне: когда такой страстный любитель-фотограф - ваш отец, детство просто превращается в ад. Я не преувеличиваю. Его фотоаппарат отбивает у вас охоту к любой прогулке за город, к любому дню рождения, к костру, на котором предстоит жарить сардельки, к народному гулянию в день святого Матвея и даже к новому велику. Фотоаппарат отравляет вам лес, море, горы, снег, солнце, да-да, именно солнце. Он портит вам весну, лето, осень и зиму. Вы хотите сесть, а должны стоять. Хотите пойти влево, а нужно - вправо, потому что влево - против солнца. Вам захочется в конце концов домой, ан нет, еще чего, ведь идти домой при таком мягком освещении - непростительный грех! Вам приходится без конца одеваться и раздеваться, и не потому, что жарко или холодно, а потому, что по цвету вы гармонируете то с растрескавшейся ольховой корой, то с полем дикого мака. Вы не живете, а позируете. Нельзя ни пописать, ни расслабиться, ни почесаться. Вы должны все время лицедействовать. Улыбаться.
И упаси Боже - возразить!
Когда я пошла в первый класс, мое отвращение к фотографии достигло таких размеров, что я не могла даже посмотреть в объектив. Уже с шести лет он повергал меня в шок. Когда я старалась напустить на себя серьезный и чинный вид, на фотках выходила угрюмой, закомплексованной мышкой, а когда пыталась изобразить что-то вроде беззаботной улыбки, делалась похожей на счастливую дебилку. А теперь представьте себе все эти ежегодные групповые фото! Девять лет средней школы, и девять раз такие муки. Это каждому бросалось в глаза. Этого нельзя было не заметить.
– Ну и рожу ты скорчила, Ренатка!
– наперебой поддразнивали меня одноклассники, разглядывая нашу общую фотографию.
– Что с тобой стряслось?
– притворно жалели меня довольные одноклассницы.
– Солнце жутко било в глаза, - говорила я, прекрасно зная, что солнце тут ни при чем.
Дело было только во мне. После моего детского опыта присутствие фотографа (а зачастую и одного аппарата в той же комнате, где находилась я) начисто лишало меня необходимого спокойствия. Всякий раз я терялась и по мере приближения критического момента, когда должна была, как говорится, вылететь птичка, нервничала все больше и уж совсем не могла совладать с собой, чтобы хоть как-то на уровне подать свою хорошенькую мордашку. "Она красивая, говаривала мама одной моей подружки, - но на этих фото она не умеет подать себя". Иными словами, мне не удавалось сконцентрировать свое, возможно даже очаровательное, существо в какой-то одной шестнадцатой доле секунды - или сколько там это поганое фотографирование длится. И на тех немногих относительно "сносных" снимках, оставшихся со школьных времен (само собой, большинство я сожгла), меня всегда выдает по меньшей мере какая-нибудь деталь: высунутый язык, кривая улыбка или чуть выпученные глаза.
– Ты чего здесь так скалишься, Рената?
– слышала я обычно.
Или:
– На этой фотке тебя, верно, кашель донимал, что ли?
Казалось, ни у кого с этим делом не возникало проблем. Куда более страшные девчонки, чем я, на снимках выглядели гораздо лучше. Я была красивой до и после фотографирования.
– Есть три категории девочек, - объясняла я классу.
– Фотогеничные, нефотогеничные и я.
В классе я смеялась. А дома потом ревела.
– Катитесь вы со своими фотками в задницу!
– орала я на одноклассников на школьных экскурсиях. Они смеялись. Они уже знали меня.
От отцовской камеры Кроха удирает в море, и огорченный М. за неимением лучшего снимает меня. Мне уже не тринадцать, а двадцать семь, и я давно к фотоаппаратам и камерам равнодушна. Я даже откладываю тетрадь, встаю и начинаю пародировать всякие сексуальные позы: выразительно прищуриваю глаза, сильно закидываю голову, запускаю пальцы в волосы, чувственно выпячиваю губы и при этом, поглаживая груди, тяну за бретельки купальника. Папка и Синди аплодируют. Я кланяюсь и снова удаляюсь под зонт.
– Ну что, барышня?
– равнодушно, заученно, без всякого интереса говорит фотографша.
– Вы так ни разу и не улыбнетесь мне?
Лампы просто ослепляют меня, слезится левый глаз. Всю энергию я и так употребила на то, чтобы не моргнуть, чтобы держать подбородок в дико неестественном положении, в каком установила его двумя холодными пальцами эта дама, чтобы наконец не разразиться громким криком. На улыбку сил уже не хватает.
– Вы даже не хотите попробовать?
– говорит она.
– Так вы выглядите ужасно грустной.
Она тоже, но этого я не говорю ей.
– Девочка как картинка, пятнадцать лет - а так хмурится! Какая жалость, ведь у вас такие красивые зубы:
С усилием подаю голос:
– Понимаете, у меня иногда такой: шок.
Она по-прежнему склоняется над штативом.
– Подбородок, - говорит укоризненно.
– Вы шевельнулись.
Она вздыхает, обходит штатив и снова устанавливает мой подбородок в исходное положение. Медленно возвращается. Мои плечи и шея окончательно задеревенели.
– Так что же?
– говорит фотографша, оглядывая меня в видоискатель.
– Что будем делать с улыбкой? Представьте себе хотя бы, как вы улыбаетесь своему парню.
Никакого парня у меня пока нет. Но несмотря на это, я приказываю своим лицевым мыщцам растянуть в улыбке мои губы.
– Так вы ему наверняка не улыбаетесь!
– раздраженно говорит фотографша. Так глупо:
Она снова выпрямляется. Снова вздыхает - а потом улыбается и выкатывает на меня глаза, что, скорей всего, должно означать одобрительное подмигивание. У нее облезлые брови.
Но и на сей раз улыбка у меня не получается.
– Ничего, попробуем еще раз.
– Извините, - говорю я, - правда, не получается. А без улыбки нельзя?
– Попробуйте. Три, два, один - и мы улыбаемся!
– восклицает она с наигранным энтузиазмом.
Неужто это и впрямь никогда не кончится! Я собираю остатки моих душевных сил и послушно оскаливаю зубы. "Ну давай, тетка!"- приказываю я ей про себя. Ненавижу ее! Лицо у меня красное и тоже словно одеревенелое.
– Ну как изволите, - говорит она холодно и нажимает наконец спуск.
– Я хотела как лучше.
На другой день я прихожу за карточками. Пани фотографша, к счастью, в задней части ателье. Пожилой, костлявый служащий вынимает фото из конверта и смеется.
– Это вы нарочно! Зубы эти?
Он изображает кролика. Потом показывает карточки молодой коллеге. Девушка прыскает и закрывает рот рукой.
– Это что, ради шутки?
– спрашивает меня служащий.
Оба меня с интересом разглядывают.
Я молча смотрю на фотографии: я похожа на несчастного кролика с какой-то карикатуры.