Летучий голландец
Шрифт:
Вода теплая, от нее пахнет химикатами.
Ничего, потом можно принять душ и смыть с себя следы формул.
Она поворачивается спиной.
В воде не так больно, даже не чувствует, как он входит в нее.
Не стоит его топить, надо придумать что-нибудь другое.
Вот только понять бы — что.
Но это потом, волна приближается, волна накрывает ее с головой.
Он уже спускает — изголодался.
Ничего, она это поправит, добыча пока не готова, добыче надо еще.
Уже в доме, на еще не расправленной постели,
Потом ложится на живот — почему им всем так нравится ее попа?
Открывается дверь.
Черный. Смотрит и улыбается.
— У тебя слишком большой, — говорит ему, — мне не выдержать!
— Убей его! — отвечает черный. — Ему нет места на этой земле, он мне мешает, он знает, что я забрал!
— Это даст мне силу? — спрашивает, чувствуя, как ее буравят все сильнее и сильнее, и, несмотря на боль, уже предвкушая приход новой волны.
— Это всем даст силу! — говорит черный, — и мне, и тебе, всем, кто верен Белому Тапиру!
Она не знает, кто такой Белый Тапир.
Марина лежит на животе и сжимает ягодицы, волна на подходе, пока не стоит его убивать, через пять минут, десять — какая разница…
Он сползает с нее и громко произносит:
— Ты великолепна!
А потом внезапно засыпает, проваливается в утробный сон.
Все, добыча готова, беспомощно спит на спине, между ног смешной огрызок, будто кролик доел початок, дожевал крепкими и острыми зубками.
Трясет за плечо — спит, не просыпается.
Садится на кровать и начинает думать.
Можно пойти на кухню — здесь есть кухня.
И найти там нож…
— Не вздумай! — из-за неплотно прикрытой двери шепчет черный.
Но тогда как?
Ударить по голове?
— У тебя не хватит сил, и потом — Белый Тапир не хочет крови, лучше свяжи, засунь в рот кляп и оставь, а сама исчезни, растворись в воздухе, убеги…
— Но сила?
— Я найду тебя, когда будет надо, я ведь обещал….
Она не думает, что ее вновь обманут, и делает, что велят: на кухне, в шкафчике, находит моток веревки, оттуда же берет рулон скотча. Идет обратно в комнату, не забыв прихватить тупой столовый нож, — надо будет обрезать концы.
Мужчина все спит, он никогда не узнает, что ей приходилось связывать мужчин, — один из начальников предпочитал именно так, в шутку, ради игры.
Тогда ей, правда, помогали — подставляли то руку, то ногу, сейчас намного труднее.
Но справляется, петля на запястья, потом привязать к спинке кровати.
Он просыпается, но и ноги уже в петле.
— Мне было хорошо! — говорит она. — Мне и сейчас хорошо, это все игра, побудь, как и я, беззащитным!
Он принимает слова всерьез, даже улыбается, дурачок!
Сладко и влажно целует в губы, потом заклеивает ему рот скотчем. Потерпи, это ненадолго, скоро я вернусь и буду тебя любить!
Выходит из спальни, будто собравшись в ванную или на кухню.
Закрывает дверь и чувствует, как
Нет сил стоять — голой, истерзанной попой плюхается на каменный пол у двери.
Внутри хлюпает его семя.
Надо помыться и сделать что-то еще…
Но что?
— Исчезни! — говорит черный из-за двери. — Растворись, беги со всех ног, хоть в горы, хоть в море…
Она кивает головой.
В душ не пойдет, лучше нырнуть в бассейн, там и вымоет из себя все следы.
— Я сейчас! — кричит она. — Еще пять минут!
Из спальни раздается мычание.
Быстро окунается и вылезает из бассейна.
Одежда валяется там, где ее бросила.
— Не мешкай, — говорит черный, — пора исчезнуть!
Надевает джинсы и майку на мокрое тело. Быстро идет в сторону таких же юных, как и утром, кипарисов.
— Беги, — шепчут ей в спину, — чего ты медлишь, беги!
И она бежит не в горы, к морю.
Улица петляет, она петляет вместе с ней.
Другая улица, уже чувствуется запах воды — совсем другие формулы, чем в бассейне.
Чуть не натыкается на одинокого типа, пьяно покачивающегося и медленно бредущего — скорее всего, в отель…
Большой нос, под ним усы…
У нее тоже большой нос, она знает, что похожа на мышку, как знает и что не красива, не стоит обманываться!
Вот уже берег, поздно, но люди толпятся на набережной. Смеются, размахивают руками, о чем-то громко говорят…
Он ее уже потерял, если сам не сможет освободить руки, то так и останется лежать на кровати.
А если завтра не придут убирать, то он умрет, комнаты забронированы на семь дней.
Ее разбирает смех.
И хочется плакать.
Марина смотрит в воду и думает, что теперь делать.
— Прыгай! — говорит черный. — Чего ты ждешь?
— Я плохо плаваю! — тихо отвечает она.
— Вспомни про силу, ты не должна бояться!
— Я боюсь! — чуть громче произносит она.
Ее толкают в спину, она падает в море. Другие формулы облепляют ее, ящерки барахтаются рядом, ящерки страха, перескочившие на незагорелое тощее тело с лоснящейся кожи черного.
Темно-зеленые, пурпурно-черные, белые с голубыми крапинками.
Ящерицы стыда, превратившиеся в ящериц страха.
Женщина пытается плыть, вот только ее тянет ко дну, а берег рядом, бесшабашный берег со множеством веселых фонарей.
Но ярка сегодня полная жизнерадостная луна, бросающая на поверхность Эгейского моря широкую золотисто-красную дорожку, за которую можно уцепиться руками, как за спасательный круг, и забраться на нее, будто на плот, а потом лечь на спину и смотреть — на ту же луну, на звезды, чувствуя, как тебя потихоньку покачивает слабая прибрежная волна. Зачем-то она становится все сильнее, берег скрывается, тонет в непроглядной черноте, лишь луна, звезды, море, я исчезла, говорит Марина, но из-за плотно закрывшейся двери в ответ не доносится ни слова.