Лев Троцкий

Чернявский Георгий Иосифович

Особенно четко концепцию «рабочей бюрократии» как социальной базы режима Троцкий сформулировал в самой значительной теоретической работе периода ссылки — статье «О философских тенденциях бюрократизма». [1125] В ней давался в целом объективный анализ происхождения и развития большевистской бюрократической системы и ее идеологического обеспечения. Правда, упрекая Сталина и его придворных писак в том, что они подбирают цитаты так же, как «попы всех церквей подбирают тексты применительно обстоятельству», Троцкий не замечал, что этот упрек может быть отнесен к нему самому, причем в этой же статье. Но все же самостоятельный анализ в работе преобладал, разумеется, в узких пределах большевистской парадигмы. Троцкий полагал, что философскую базу советского бюрократизма составляют «осколки» марксизма, установки меньшевизма и народничества, не придя еще к выводу, что никакой, собственно говоря, «философии» у советско-большевистского руководства не было, что оно действовало исключительно

в пределах сиюминутной политической выгоды, которую пропагандистский аппарат оправдывал диалектическими изысками, к коим относились и упомянутые «осколки» марксизма. Троцкий считал, что бюрократия не является ни сложившимся самостоятельным классом, ни классом, находившимся в стадии формирования, но, по возможности, не дает себя в обиду. В таком понимании он был значительно ближе к истине, нежели многочисленные современные политологи, считающие советскую бюрократию «господствующим классом» в тоталитарном обществе, не осознавая, что бюрократия являлась исполнительницей воли единоличного диктатора или группы диктаторов и подвергалась таким же ограничениям и репрессиям, как и остальные группы населения, а подчас даже оказывалась в особо плачевном положении, ибо падать с большой высоты особенно больно. Лидер оппозиции, а за ним его приверженцы, понимая, что «в датском королевстве» далеко не все в порядке, все еще тешили себя надеждой на возможность восстановления подлинной «пролетарской диктатуры», которая на самом деле никогда не существовала.

1125

HU. HL. bMS Russ 13. Т 3147.

Вместе со Сталиным особенно доставалось Бухарину. Какие только уничижительные эпитеты, сравнения и прочие тропы из арсенала публицистической стилистики, в которой Троцкий оставался мастером, не придумал он для того, кого давно уже обозвал «Колечкой Балаболкиным»! Достаточно одной тирады — Бухарин «развивает совершенно безответственный и безудержный произвол, снимая обобщения с потолка и жонглируя понятиями, как мечами. Если дать себе труд подобрать и расположить хронологически все те «теории», которые Бухарин сервировал Коминтерну с 1919 года и особенно с 1923 года, то получится картина вальпургиевой ночи, в которой бедные тени марксизма бешено треплются всеми сквозными ветрами схоластики». [1126]

1126

Троцкий Л. Коммунистический Интернационал после Ленина. С. 302.

Кампания покаяний и изоляция

Как мы знаем, покаяния оппозиционеров перед Сталиным начались еще в дни заседаний Пятнадцатого съезда ВКП(б). Вслед за Зиновьевым, Каменевым и их ближайшими приверженцами «разоружились перед партией», как тогда стало принято говорить, и некоторые деятели, считавшиеся сторонниками Троцкого.

От Троцкого и его взглядов спешили отречься и те, кто официально в оппозицию не входил, но ранее был связан с ней или отдельными ее деятелями идейно и кругом интересов. Эти люди, стремясь сохранить свое стабильное положение, считали необходимым объявить «граду и миру», что они не имеют никакого отношения к «троцкизму». Наиболее значительным из этих лиц был Николай Николаевич Крестинский, занимавший пост советского полпреда в Германии.

В конце марта 1928 года, когда на его имя поступил опасный запрос из ЦКК ВКП(б), чтобы он передал в этот орган свою переписку с Троцким, всполошившийся Крестинский счел необходимым обратиться в ЦКК с письмом, разъяснявшим, что его переписка с Троцким представляет интерес только потому, что отражает его критическое отношение к тактике оппозиции, «приведшее в конце концов к моему идейному разрыву с оппозицией, несмотря на то, что с большинством руководителей ее я был связан давнишними и тесными личными отношениями». [1127]

1127

HU.HL, bMS Russ 13. Т 1232.

Когда же к лету 1928 года стало ясно, что, во-первых, сталинская группа повернула к подготовке форсированной коллективизации в деревне, во-вторых, ссыльные оппозиционеры стали подвергаться все большим преследованиям (аресты, частые перемещения во все более суровые климатические и бытовые условия, усиление надзора, лишение переписки), а в-третьих, ни на какие компромиссы с оппозицией партийное руководство идти не желает, покаяния стали массовым явлением, превратившись в своего рода «моду».

Первым из ссыльных с заявлениями сначала о необходимости сочетать критику «центристов» (то есть сталинцев) с конструктивным сотрудничеством с ними, а затем о признании правильной «генеральной линии» и необходимости возвращения в партийные ряды выступил К. Б. Радек. Этого деятеля, многократно менявшего взгляды, нимало не заботили принципиальные соображения; он обладал способностью обращать свой недюжинный интеллект, память и знание текстов на доказательство тех идей, которые только вчера считал ошибочными. Поистине Радек был мастером диалектики, понимаемой как искусство доказывать, что белое — это черное, и наоборот! Летом 1928 года он подготовил якобы историко-теоретическую работу

«Развитие и значение лозунга пролетарской революции». [1128] Смысл ее состоял в том, чтобы продемонстрировать Сталину свой политической поворот. Критикуя установку Каменева сразу после свержения царизма на сотрудничество с Временным правительством и называя Каменева «мелкобуржуазным революционером», Радек умалчивал, что на этой же позиции стоял сам Сталин. Радек нападал на Троцкого, заявляя, что теория перманентной революции родилась из «творческой ошибки одиночки», что прав был Ленин, а не Троцкий.

1128

http://www.lib.ru/TROTSKIJ/Arhiv_Trotskogo_ t3.txt. С. 113–154.

Сигналы Радека должным образом были восприняты и оценены Сталиным. Осенью 1928 года раскаявшийся «грешник» был чуть ли не с почетом возвращен в Москву, назначен на работу в редакцию «Известий», где стали появляться его статьи о международном положении, а затем и восстановлен в партии.

Вслед за этим покаянные заявления полились рекой. Те люди, которых Троцкий считал своей надежной опорой, отрекались от него, чтобы возвратиться в «партийное лоно», а по существу дела, в распоряжение генсека. Среди них были Преображенский, Смилга, Белобородов и многие другие. В числе тех, кто покаялся перед Сталиным, были почти все ближайшие соратники Троцкого по объединенной оппозиции.

Естественно, Троцкий весьма болезненно реагировал на этот раскол, что в глубине души считал элементарным предательством. Однако он старался не давать воли чувствам, пытаясь сохранить хоть какие-то контакты с теми, кто возвратился в советскую элиту. Показательным было его письмо Радеку от 20 октября 1928 года, посланное уже в Москву. [1129] Он обращался к адресату по-прежнему — «Дорогой К[арл] Б[ернгардович]», а весь свой сарказм, негодование маскировал тем, что противопоставлял Радека теперешнего Радеку совсем недавнему. Сообщая, что он узнал о «новых взглядах» Радека одним из последних и фактически из вторых рук (здесь Троцкий не вполне правдив, ибо тексты, предшествовавшие покаянию Радека, он получал от автора), Лев Давидович посылал Карлу Бернгардовичу несколько копий его же работ, оказавшихся у него в бумагах. Радек выступал против попыток протащить «антитроцкизм» как идейную основу ренегатства. Иначе говоря, Троцкий обвинял Радека в ренегатстве при помощи его собственных статей. И дальше следовали две большие выдержки из тогдашних заявлений Радека, свидетельствовавшие о глубине падения адресата.

1129

Троцкий Л. Письма из ссылки. 1928 г. С. 197–204.

Глубокой осенью 1928 года Троцкий оказался почти в полной изоляции. Но письма и телеграммы родных все же иногда прорывались. Так, сын Сергей телеграфировал в Алма-Ату 15 января 1929 года: «Как относитесь [к] моему приезду [?] Телеграфируйте срок». [1130] Копия ответной телеграммы в архиве не сохранилась.

Представление о динамике корреспонденции Троцкого в ссылке дает проведенный мною подсчет полученных им писем и телеграмм. В январе 1928 года поступили 16 писем и телеграмм, в феврале — 67, в марте — 87, в апреле — 42, в мае — 216, в июне — 282, в июле — 362, в августе — 318, в сентябре — 194, в октябре — 168, в ноябре — 71, в декабре — 32, в январе 1929 года — 23, в феврале того же года — 3. Правда, были и недатированные письма, но они не меняют общей картины. Как мы видим, в январе — апреле шло постепенное установление почтовых связей, в мае — августе корреспонденция достигла наибольшего размаха (нередко ежедневно поступало более десятка писем), с сентября волна писем пошла на убыль, чтобы превратиться в тончайший ручеек в конце 1928-го — начале 1929 года. Связано это было не только с мерами властей, но и с сокращением числа сторонников.

1130

HU.HL, bMS Russ 13. Т 2943.

Тем не менее 3 декабря 1928 года Троцкий телеграфировал председателю ОГПУ Менжинскому, в ЦК ВКП(б) (без указания адресата) и председателю ЦИК СССР Калинину: «Больше месяца абсолютная почтовая блокада. Перехватываются даже письма, телеграммы [о] здоровье дочери, необходимых средствах прочее Точка Сообщаю для устранения будущих ссылок на исполнителей». [1131]

В ответ на это, будто в издевку, Троцкому были переданы два политических письма, поступивших в Алма-Ату. Первое не было подписано, но, судя по содержанию, не являлось фальшивкой. В нем автор выражал сомнения в правильности выдвижения Троцким таких требований, как «честный созыв XVI съезда», публикация скрываемых работ Ленина и т. п. Второе письмо, написанное ссыльными Абутуровым и Боярчиковым, собиравшимися обратиться в ЦК с покаянным заявлением, содержало их оправдания перед бывшим кумиром и даже рекомендации пойти на примирение с партийной верхушкой.

1131

HU.HL, bMS Russ 13. Т 2912; Троцкий Л. Письма из ссылки. 1928 г. С. 233.