Левое плечо
Шрифт:
— Тебе ведь все равно, — наконец говорит Хелен, и взгляд ее вновь становится таким же глуповатым, как и всегда. — Тебя это не впечатлило, так ведь? Наверное, в твоей жизни происходит что-то похлеще…только это тебя и убьет, Лили Эванс. И знаешь ли, ты закончишь так же, как и мать Катрин, как и все те побитые жизнью люди, ведь ты не видишь своего счастья. Не видишь своего света.
По лицу Хелен вновь расплывается улыбка, она спрыгивает с парты, поднимая сумку, а после, медленным, но грациозным шагом уходит из комнаты. Она идет обратно к Катрин или другим подружкам-сплетницам, с которыми она будет непринужденно обсуждать шмотки, парней и другие нелепые вещи. Хелен Каркор, убивающая в себе индивидуальность, только что сбила под моими ногами землю и оставила умирать. Что она сказала? Я убью себя? О нет, я убила себя давно, от меня, от прежней Лили Эванс осталась лишь физическая оболочка. В моей жизни уже давно потух свет, а счастье стало детской сказкой. Эти мысли вызывают во мне огромное отчаянье, а руки непроизвольно тянуться к карману блузки, где лежит надёжно спрятанное лезвие. Только резаться совсем не хочется, а запах крови приелся настолько, что хочется блевать. Поэтому мне остается только медленно пойти к гостиной, где как всегда будет много людей, шума и веселых россказней о счастливом прошлом.
Они будут весело хохотать, когда тебе захочется повеситься. Им будет так
***
Когда мне было тринадцать лет, я впервые услышала прозвище: «Грязнокровка». Тогда я задумалась о том, какая я все-таки никчемная и глупая Гриффиндорка, у которой никогда не хватит смелости дать отпор своим мучителям. Это прозвище слетело с губ Слизеринцев, у которых на лице аристократичная бледность, вперемешку со стальной презрительностью и язвительной улыбкой. У них, у этих зеленых змеек, душа спрятана глубоко внутри, а эмоции проявляются исключительно редко и только для самых близких. И, о Мерлин, как же я завидовала этой их особенности, как же хотелось мне тогда научиться подавлять свои чувства, свои эмоции, а не понимать, что в глазах застыли слезы, а руки трясутся и хочется взвыть. А сейчас прошло время, каких-то четыре года, но для меня это череда бесконечных мук и бессонных терзаний. Теперь я — не та маленькая и беззащитная Эванс, а мое лицо больше не выражает ровным счетом ничего. Когда ты наконец вырастаешь, тебе приходит понимание, что за умение скрывать свою душу надо платить. В этом мире вообще за все надо расплачиваться, но если ты хочешь быть сильным и хладнокровным, то цена может стать непосильной и слишком большой. Мне было тринадцать, когда я стала замечать, как меняются мои одноклассницы, как они расцветают, словно цветы. Я смотрела на них и видела в их роскошных волосах жизнь, а в глазах неутолимое желание двигаться дальше. Но когда мой взгляд случайно падал на гладь Черного озера, то я видела побитого и замученного жизнью подростка, у которого в волосах опавшие листья, а в глазах застывшая боль. Тогда ко мне так не вовремя приходило осознание того, что мне никогда не стать красивой, никогда не загореться тем самым азартом, про который пишут в сентиментальных романах, которых у меня было столько, что можно раствориться. Я зачитывалась этой дешёвой брошюрой чуть ли не до упоения, потому что в моей жизни любви нет и никогда не будет.
— Лили? — знакомый голос вывел меня из состояния мечтаний и привел обратно в чертову реальность, которая надоела мне уже очень давно. Обернувшись, я увидела перед собой Марлин МакКиннон, которая была одета явно не по сезону и уж больно выделялась на фоне замерших людей своим внешним видом. На ней была обыкновенная маггловская футболка, с вызывающей надписью: «К черту». Черные, местами протертые, джинсы слегка съехали с бедер, из-за чего был виден ее ремень, украшенный металлическими шипами и в дополнение ко всему, на ее руке сверкал крест, обрамленный черными лентами. Пшеничные волосы были небрежно заколены крабом, а на ее лице застыло выражение вселенского недовольства. — Ты только представь, что учудили наши Мародеры! — Девушка энергично взмахнула рукой и плюхнулась рядом. Я удивленно приподняла бровь, пытаясь вспомнить, когда это мы успели подружиться, и почему она ведёт себя так развязно со мной. — Взорвали кабинет Филча, заколдовали Слизеринцев, а в дополнение ко всему пристали к какому-то Хаффлпаффцу, который отказался им помогать. И все это в тот день, когда мы договорились компанией сходить погулять! — Марлин посмотрела на меня таким взглядом, который так и говорил, что она убьет их при первой возможности. Видимо эти встречи были ей очень дороги и что-то значили для них всех. МакКиннон поджала губы и окинула меня быстрым взглядом. — А у тебя что случилось?
Я удивленно нахмурилась и не сразу поняла, о чем девушка меня спрашивает. Только потом до меня дошло, что все дело в выражение моего лица, которое было извечно хмурым и задумчивым. В детстве отец часто шутил по этому поводу, говорил, что так в меня никто не влюбится. Ну что же, дайте подумать:мне семнадцать и у меня никогда не было парня, никто не дарил мне Валентинок и только отчаянные чудаки приглашали на прогулку. Да вы, папочка, экстрасенс.
— Ничего, — просто отвечаю я, пожав плечами и устремив свой взгляд на небо. Серые тучи расположились по всему небосводу и, казалось, что скоро так и хлынет дождь, который снесет все на своем пути. Такое мрачное оно всегда нравилось мне больше обычного солнца и тепла. Тучи поднимали мне настроение, потому что думалось, что не одна я такая унылая. Марлин вздохнула и, проследив за моим взглядом, тоже посмотрела на небо. Трудно было сказать, о чем она думает, но мечтательный взгляд говорил о том, что ей тоже нравится вот так вот просто сидеть на лавочке и смотреть на тучи. В этот момент мне отчаянно захотелось узнать, а какую же историю скрывает Марлин. Что сделало из нее бойкую и сильную девушку? Как получается у нее всегда оставаться такой непоколебимой? Немного покачав головой, я нерешительно открываю рот и вопрос, который хотелось задать уже очень давно, невольно слетает с уст. — Что…что там с Поттерами?
— Пока ничего неизвестно, — Марлин удивленно смотрит и в ее глазах так и читается немой вопрос, почему мне это интересно, если я не дружу с ними? Грусть обволакивает мое сердце, а перед глазами вновь всплывает лицо Джеймса. Он такой молодой, а уже судьбой уготовано потерять своих родителей. Такой удар не каждый выдержит, но Поттер же сильный, верно? Он справится. У него есть потрясающие друзья, о которых мне остается только мечтать, я уверена, что весь факультет будет сочувствовать его горю, да и к тому же у него такая «потрясающая» девушка. Когда я умирала от боли в одиночестве, Джеймс будет переживать ее вместе с кем-то. И это поможет, а если даже и нет, то пускай он срывает свою боль на мне. Пускай Мародер будет мучить меня, унижать. Пускай, я готова. Потому что любовь, иногда, заставляет нас совершать поступки, которые от нас меньше всего ожидают. — Пойдем, что ли, домой? — поежившись, вопрошает МакКиннон, переводя свои глаза на меня. Ее взор сейчас похож на спокойное ночное море, когда маленькие волны умиротворенно качаются взад-вперед, убаюкивая все на свете. Я опускаю глаза, и в голову так не вовремя приходят воспоминания тех славных времен, когда я со всей своей счастливой семьей ездила на море. Когда мы беззаботно играли в догонялки, топили друг друга и брызгались соленой водой до самого вечера, пока прохладный ветерок гусеницей не оставался на коже. В те далекие счастливые времена улыбка не слетала с губ, а глаза смотрели на мир широко и открыто. Так почему же потом все стало так, как есть сейчас? За что мне это наказание? За что наказали двенадцатилетнюю Катрин Маркиз, которая в те годы была милейшим человеком на свете? Почему мы должны терпеть удар за ударом, почему должна выпрямлять плечи и идти дальше? Я уже не хочу, не хочу никуда идти, не хочу ни к чему стремиться. Будущие, отныне, страшное, темное пятно,
МакКиннон бодро вскакивает с места и начинает болтать. Она рассказывает мне о веселых приключениях Мародеров, о том, какие они все-таки потрясающие, а мне хочется утопиться в собственных слезах. Она говорит, что очень рада, что они приняли ее в свою компанию и что у нее такие потрясающие друзья, а мне кажется, что кто-то перекрыл мне весь кислород. Марлин беззаботно смотрит вперед, а я смотрю исключительно под ноги, потому что смотреть в ее глаза нет ни сил, ни желания, ведь в них одно сплошное веселье. Только вот я знаю, что глубоко внутри она умирает точно так же, как я. МаКкиннон страдает, но она слишком сильна, чтобы показывать это. На мои плечи падают первые холодные капли дождя, а сентябрьское небо теперь похоже на тот самый убийственный цвет, в который окрашена вся моя жизнь. Невольно вспомнив слова Катрин, которая говорила про теплые деньки, я понимаю, что Джеймс уже наверняка там, в замке. Он, скорее всего, сидит в кресле и смотрит в окно своим безразличным взглядом и думает о чем-то своем. А может, он вместе с компанией Гриффиндорцев вальяжно раскинулся на диване и играет в очередную карточную игру на деньги. Старосты опять будут кричать на него и Сириуса, что курить в башне нельзя, а они, словно назло, будут вытирать бычки о бархат дорогих подушек. У них на лицах будут привычные лукавые ухмылки, а глаза будут замершими, как луга зимой. Джеймс Поттер будет веселиться, смеяться до одури и никогда — понимаете? — никогда не будет вспоминать обо мне. Глаза на секунду закрываются, дабы не расплакаться прямо здесь, рядом с МакКиннон, а до главных дверей школы остаются считанные метры. Когда я вновь окидываю взглядом весь этот чертов мир, я замечаю, что где-то вдали выглядывает солнышко, а Марлин уже прилично отошла от меня, по-прежнему размахивая руками и говоря о чем-то. И самое главное, самое обидное, что в этот момент я не испытываю ничего. Мое сердце не бьется, его удары почти не слышны, а глубоко внутри нет ни малейшего отголоска какой-либо нормальной человеческой эмоции.
Я догнала МакКиннон, и мы обе заходим в красиво расписанную металлическую дверь и идем дальше. Она, как всегда, всем улыбающаяся и оживленная, а я хмурая и сосредоточенная. Марлин здоровается со всеми подряд и так искренне интересуется их делами, что мне становится не по себе, ведь я никого почти не знаю в этой школе. Наконец, когда девушке уже наскучил обмен любезностями, мы доходим до гостиной, и я ощущаю какое-то странное чувство тревоги прежде, чем потрет открывается и пропускает нас. В главной комнате стоит неприличная тишина. Дети не бегают туда-сюда, ребята чуть постарше не смеются на всю башню и в воздухе такой запах. Запах вселенского горя. До Марлин первой доходит понимание того, что же случилось. Она кидается к Джеймсу, который, сгорбившись, сидит на диване. Рядом с ним сидит Сириус и у него на лице впервые такая боль, что хочется стереть ее полностью. Питер сидит рядом и смотрит на друзей с грустью, которая так обволокла его серые глаза, что он становится не похожим на себя. Римус стоит за диваном, его рука покоиться на плече Поттера, а лицо сосредоточенно смотрит на огонь. Гриффиндорцы стоят чуть поодаль и ничего не говорят, изредка покачивая головами, и в их лицах читается львиная доля сочувствия. И только я одна стою и не могу пошевелиться, не могу подойти к Джеймс, чье лицо спрятано за его же руками. Я не могу сделать ничего, и впервые моя же беспомощность раздражает так сильно, что я хочу закричать.
Марлин садится рядом и смотрит на меня, визуально спрашивая, что ей делать. А я не знаю, МакКиннон. Ничего не знаю, а внутри все так ноет от боли, что меня трясет, и для меня остается загадкой тот факт, как я еще стою на ногах. Марлин тихо что-то говорит ему на ухо, отчего он слегка выпрямляется и поднимает свой взгляд. У него на лице бездушное безразличие, а губы сжаты так сильно, что из-за их бледности они перестают быть видимыми для окружающих. В его глазах ярость плешется с болью, а руки сжаты в кулаки. Джеймс Поттер смотрит мне в глаза и ожидает чего-то. Он смотрит, а я прислоняюсь к стене в надежде раствориться в ней. Мне кажется, что он хочет, чтобы я подошла к нему и стала утешать, говорить очередную успокаивающую ерунду, которая слетала с моих уст, когда он находил меня в пустых классах, но я не могу. Не могу сделать это сейчас, когда в комнате весь Гриффиндор и его друзья на пару. А он все смотрит и смотрит, но в его глазах больше нет безразличия. В них огромная и просто невыносимая боль.
– Джеймс!
– вскрикивает Катрин, которая выходит из своей комнаты, трагически прислоняя руку ко лбу. На ней чёрное выше колен платье и мина грусти на лице. Она грациозно, словно бабочка, бежит к нему, толкнув меня в плечо, еще сильнее вжимая в стену, и заключает Поттера в свои медвежьи объятия. Джеймс никак не реагирует на нее, а его взгляд медленно опускается на пол. Блэк в презрении кривит губы и чуть отодвигается от нее, а по лицу Люпина проходит некая досада, когда он кидает на меня взгляд исподтишка. Я закрываю глаза, потому что осязаю всю ту боль, которая так и идет волнами от Поттера. И эта боль такая мощная, что кажется разорвет тебя на куски. Многие люди считают, что грустить - это модно. Такие люди, смотря на меня, думают в своих головках, что мне просто не хватает чертового внимания. Мерлин, знали бы они, насколько умалишенные. Им никогда не понять, какого это ненавидеть себя до такой степени, что ты просто подходишь к стенке и от отчаянья бьешься по ней головой. Таким людям никогда не приходило в голову, как безумно больно запираться в ванне, включать на всю мощность душ и реветь до одури, чтобы никто не слышал твоих криков. Им не понять, как тяжело носить в себе целое кладбище боли, людей и мыслей. Они думают, что это классно, когда человек режет себе руки, ноги и носит черный в знак траура. И я просто ненавижу таких людей именно в этот момент, когда Джеймс сидит напротив меня и умирает от боли, а кто-то думает, что это просто подростковый стиль жизни. Когда я открываю глаза, то вижу, что Джеймс раздраженно прикрывает веки, пока Маркиз что-то говорит ему. Когда я открываю глаза, мое сердце замирает, потому что руки Катрин поворачивают лицо Поттера к себе. Когда я открываю глаза, мой мир гаснет, рушится, а его бетонные стены падают мне прямо на голову, ведь она целует Джеймса, так отчаянно целует в губы, пока мое сердце медленно истекает кровью, которой я хочу захлебнуться прямо здесь.
Катрин Маркиз счастливо улыбается и смотрит на меня таким взглядом, который убивает изнутри, а он бесстрастно изучает свои руки. Катрин Маркиз весело смеется глазами, когда меня пронзает желание повеситься на готичной Гриффиндорской люстре, а Джеймс встает с места и идет в свою комнату. Катрин Маркиз плевать на мою боль и так будет всегда, даже если я, наконец, перережу долбаные вены и промою пол своей алой кровью. Потому что я - неудачница. И меня здесь не любит никто.
Комментарий к Глава 3.