Лейтенант Рэймидж
Шрифт:
— Где мой кузен?
— На некотором удалении от нас.
— Лейтенант, я хочу задать вам вопрос. Это касается моего кузена Питти: вы действительно возвращались за ним на пляж?
Вопрос был настолько неожиданным, что Рэймидж буквально онемел. Она сжала его ладонь, словно пытаясь сказать нечто, что не могла выразить словами.
— Мадам, мне не хотелось бы снова возвращаться к этому, во всяком случае, сейчас.
— Но вы это сделали? — настаивала она. Не дождавшись ответа, маркиза сказала вдруг, — я знаю, что возвращались.
— Но вы же не видели меня. Откуда вы знаете?
— Просто знаю. Я ведь женщина. Он был мертв?
Рэймидж снова не ответил. Нежелание говорить озадачило его самого. Что его останавливает? И вдруг он понял, что это всего лишь гордыня — как мог кто-то посметь сомневаться в нем? Осознав причину, он решил рассказать ей все, но пока думал, с чего начать, она прошептала:
— Не нужно отвечать. Но, лейтенант…
— Да?
Голос ее был слишком слаб, так что ему пришлось наклониться, чтобы расслышать слова.
— Лейтенант, мой кузен Пизано тоже гордый человек…
«Тоже!?» — подумал Рэймидж. Слишком гордый, чтобы рисковать своей шкурой ради кузена Питти. Но это не имеет значения.
— Думаю, он погорячился вчера ночью, — продолжала маркиза.
— Согласен, я принял это во внимание.
— У нас мужчины заботятся только о том, чтобы не уронить свое достоинство, всегда быть в una bella figura, в то время как вы, англичане, думаете только о чести. Но все вы, мужчины, одинаково болезненно относитесь к этому, каким словом это не назови.
И она снова слегка сжала его руку, как бы стараясь преодолеть невидимую стену, разделяющую их.
— Если не в силу иных причин, то хотя бы ради меня, — сказал маркиза, — будьте снисходительны к нему и ко мне. И еще, — нижняя губа ее затрепетала, — я сожалею, что из-за меня и моих соотечественникам пришлось вытерпеть столько лишений и опасностей.
— Мы только выполняли свой долг, — холодно произнес Рэймидж.
Она выпустила его руку. Хотя этот голос принадлежал ему, у него было чувство, что какой-то злой чужак без спросу произнес эти пять слов, в то время как ему на самом деле хотелось заключить ее в объятья, прижаться к ней, сказать, что он все понимает насчет Пизано, что он готов свернуть горы, переплыть Атлантику, поддерживать свод небес — и все это ради нее.
— Простите меня. Давайте забудем о сказанном. Может, я могу помочь привести в порядок ваши волосы? — сказал он, полушутя.
Она посмотрела на него широко раскрытыми от изумления глазами, затем взволнованно произнесла:
— Неужели это настолько необходимо?
— Нет, но вы оставили дома вашу горничную…
Она приняла протянутую им оливковую ветвь мира.
— Да, бедная девушка — она была беременна. Я оставила ее в Вольтерре. И правильно сделала: безжалостный лейтенант Рэймидж все равно не потерпел бы такой роскоши с моей стороны.
— В этом нет нужды, я сам могу расчесывать вам волосы.
— Шесть раз в день? — лукаво спросила маркиза. — Кроме того, есть и другие вещи, которые служанка должна делать для госпожи.
Рэймидж залился краской.
— Гребень в кармане моей накидки, — сказала она.
Вытряхнув песок, застрявший между зубьев гребня и вытащив булавки, удерживающие волосы, Рэймидж приступил к расчесыванию. Да, это была напрасная потеря драгоценного времени, но через час, когда он будет идти по улице, его могут схватить вражеские солдаты, схватить и расстрелять, поскольку на нем не будет мундира. Стоит ли рассказать ей, как он намерен замаскироваться? Нет, не сейчас, не нужно отравлять эти последние секунды.
— Это первый раз, когда мужчина расчесывает мне волосы…
— И первый раз, когда мне приходится расчесывать волосы женщине.
Они оба рассмеялись, и Рэймидж посмотрел на матросов, смутившись вдруг при мысли о непристойных шуточках, которыми те, возможно обмениваются между собой, но никто не обращал на них внимания.
— Я не единственный на этом берегу, кто занимается ремеслом цирюльника.
— Неужели?
— Некоторые матросы помогают друг другу заплетать косицы.
— Косицы? Матросы?
— Хвостики. Матросы называют их косицами. И очень ими гордятся к тому же.
Наконец волосы были более-менее расчесаны. Они были черными, как вороново крыло, и вьющимися. Рэймиджу хотелось пропустить эти пряди сквозь пальцы, взъерошить, заставив ее засмеяться, а потом пригладить опять. Вместо этого он попытался приладить на прежнее место заколки.
— Лучше заплетите их в «косицу», лейтенант, — предложила она.
— Ладно, только лежите спокойно. Я соберу волосы на одну сторону — мы откроем новое веяние в моде.
— Ваши волосы тоже неплохо было бы расчесать, лейтенант. На затылке они вообще торчат вихром!
Он провел рукой по голове и обнаружил, что из-за засохшей крови несколько прядей торчат вверх, словно петушиный гребень.
— Это из-за пореза на голове, — пояснил Рэймидж.
— Как это случилось?
— Меня ранили, когда французы напали на наш корабль.
— Вы были ранены?
— Всего лишь легко, — сказал он, убирая гребень обратно в карман накидки и буквально ощущая, как тикают часы, отмеряя уходящее время. — Ну что же, мадам, вот вы снова самая прекрасная девушка на балу. Но вы должны простить меня — прежде чем отправиться в деревню, мне предстоит выполнить весьма неприятную работу.
— Неприятную?
— Да, но она не займет много времени. Скоро я вернусь вместе с доктором. — Ему хотелось припасть к ее губам, но вместо этого он с преувеличенной вежливостью поцеловал ей руку. — 'A presto…
Рэймидж направился к Пизано, который сидел на камне в нескольких ярдах от остальных.
— Пойдемте со мной, — отрезал он.
Пизано последовал за лейтенантом за кучу больших валунов. Когда они скрылись из виду, Рэймидж сказал:
— Я отправляюсь в деревню. Судя по вашим словам, сказанным накануне, вы скорее предпочтете остаться на суше, чем продолжить путешествие.