Лейтенант Рэймидж
Шрифт:
— То, что вы слышали от других людей — это не свидетельство, указывайте только факты.
— Так это и есть факты! — ответил Браун, не особенно стараясь скрыть свое презрение к тупице, неспособному понять очевидное. — Офицеры были убиты. Своими глазами я этого не видел, не могу же я быть повсюду одновременно. Но они были мертвы, это точно.
— Продолжайте, — сказал Краучер, — но помните, что сказанные вам кем-то слова — свидетельство, но когда вам передали, что кто-то кому-то сказал — это просто слухи.
Видимо, Браун или не придал значения этим словам, или не понял, но продолжил свой рассказ, подойдя к месту, когда офицеры, похоже, были убиты и командование принял штурман. Едва тот отдал приказ сплеснить некоторые разорванные снасти, его самого разрезало надвое ядром.
— Я и думаю про себя: «Алло, похоже, скоро и мне самому придется бросить якорь на том свете». Да и принимать командование этой грудой мне тоже не улыбалось.
— Какой грудой? — резко спросил Краучер.
— Ну, кораблем, сэр. Тогда уже настоящей развалиной. Как бы то ни было, сэр, поскольку я, насколько можно было судить, оказался старшим по званию из оставшихся в живых, то отправил людей посчитать погибших и раненых. Вернувшись, они доложили, что в строю осталось не более трети экипажа.
— Каково точное число убитых и раненых? — спросил капитан Феррис, знаком показывая Краучеру, что хотел бы взглянуть на судовую роль.
— Сорок восемь убитых и шестьдесят три раненых — около дюжины из них смертально.
— Смертельно, — поправил помощник судьи-адвоката.
— Вот-вот, именно так я и сказал. Смертиально. В смысле, они умерли позже.
— Это из экипажа численностью сто шестьдесят четыре человека, — прокомментировал Феррис, захлопывая судовую роль.
— Это мне не было известно, сэр.
— Такая цифра значится согласно последней записи, — пояснил Феррис. — Занесите это в протокол, Барроу. А вы, Браун, будьте аккуратнее в показаниях.
— Хорошо, — сказал Браун. — Мне только хотелось скинуть этот хомут со своей шеи, и когда оружейник пробормотал, что по его разумению один из офицеров на батарейной палубе не убит, а только ранен, я, сэр, отрядил вниз парня, чтобы убедиться в этом. Тот сказал, что обнаружил мистера Рэймиджа бесчуйственным…
— Без чувств, — сказал Барроу.
— Это неподтвержденное свидетельство, — с торжествующим видом вмешался капитан Блэкмен.
— Ничего подобного, — отпарировал Браун. — Через минуту вернулся юнга, который собственным языком рассказал, что обнаружил мистера Рэймидж, живого, хотя раненого и без чуйств.
— Без чувств — снова поправил Барроу.
— Ну да, без чуйств, — не стал настаивать Браун. — Я снова послал юнгу вниз, чтобы он передал мистеру Рэймидж, что тот теперь вступил в командование, парень вернулся и сказал…
— Минуточку, — воскликнул Барроу, — вы говорите слишком быстро.
Браун не упустил возможности утереть нос казначею: он сразу распознал профессию Барроу. Хмыкнув, боцман сказал:
— Первый раз встречаю казначея, так медленно ворочающего пером!
— Эй, отставить! — рявкнул капитан Краучер. — Не отвлекайтесь от дела.
— Ну хорошо. Когда мистер Рэймидж поднялся на палубу, я доложил о состоянии корабля и потерях, а также передал ему командование.
— В каком состоянии находился мистер Рэймидж? — спросил Феррис.
— Он выглядел так, словно споткнулся о фока-шкот и одновременно шандарахнулся о борт! — заявил Браун. Рэймидж едва не рассмеялся над сравнением, поскольку жаргонное выражение «спотыкнуться о фока-шкот» означало умереть или быть убитым.
— Выражайтесь точнее, — сказал Феррис.
— Хорошо: он стоял на «пьяных» ногах, а на голове была жуткая рана.
«Интересно, как человек ухватывает одно и упускает другое?» — подумал Рэймидж. Едва он отметил про себя, о чем нужно спросить Брауна, когда подойдет время перекрестного допроса, как Феррис поинтересовался:
— Похоже было, что у него кружится голова?
— Он напоминал дельфина, который на полном ходу врезался в кирпичную стену, сэр.
Несколько человек в зале суда, включая Рэймиджа, засмеялись: сравнение получилось метким, поскольку окунув голову в бадью с водой, он был весь мокрый, а картинка дельфина, ударившегося головой о стену очень точно отражала то, что Рэймидж чувствовал в тот момент. Феррис казался удовлетворенным, но Краучер сказал Барроу:
— С позволения свидетеля, лучше будет записать: «Да, он выглядел плохо». Так верно, Браун?
— Правильнее записать «очень плохо», сэр.
— Ну хорошо.
— А больше мне особенно нечего добавить. Секунду или две мистер Рэймидж оглядывался вокруг, а потом принял командование.
Судя по всему, Браун считал, что дал все необходимые показания, но Краучер заявил:
— Отлично, переходите к рассказу о сдаче корабля.
Браун кратко изложил все вплоть до момента, когда мистер Рэймидж с помощью хитрого маневра, использовав упавшую фок-мачту в качестве плавучего якоря, дал шанс уцелевшим укрыться на шлюпках в наступающей темноте, а раненым предоставил сдать корабль.
— Так значит раненые были оставлены французам? — спросил капитан Блэкмен.
— Можно, конечно, счесть и так, сэр, — ответил Браун, давая понять, что любой, кто так подумает — или дурак или подлец. — Мы тогда делились на три отряда: мертвые — до них никому нет дела; раненые, которым нужна была медицинская помощь, ведь наш хирург и его помощник погибли; и остальные, кто не был ранен и не хотел попасть в плен к французам. Помимо прочего, есть еще Свод законов военного времени, статья десятая которого говорит о тех, «кто из предательства или трусости запросит пощады», так что для здоровых неправильно было бы сдаваться. Да расчет на то, что с нашими ребятами будут нормально обращаться, тоже правильный: французики может и поганый народец, но раненых, по крайней мере, добивать не станут. Но даже если бы мы и могли взять раненых в шлюпки — а возможности такой не было, как вы понимаете — это было бы все равно, что убить их. Господи! — воскликнул он, видимо, представив себе такую картину, — мы сами едва не испеклись на солнце по пути в Бастию, притом что на нас не было ни царапины!