Лезвие
Шрифт:
Когда уезжали из гостей, у меня чуть истерика не случилась от ужаса, что не увижу больше. Я идти не могла. Оборачивалась. Тряслась вся. Сдерживалась, чтобы не зарыдать здесь при всех. Если не получится выехать в салон или он не сможет туда пробраться, я никогда его уже не увижу, а он меня. В машину сели, и Исхан спросил, как я себя чувствую. Ему показалось, что я слишком нервная и бледная. Внимательный какой выискался. Отвернулась к окну, не отвечая. Много чести для этого ублюдка. Я до сих пор помнила, как он птенцам головы отрывал. Никогда этого не прощу. Садист конченый.
– Отвечай, когда я спрашиваю тебя, Севда. Ты слишком строптивая. Я научу тебя покорности.
Проигнорировала его приказ, не отводя взгляда от окна, и резко посмотрела вверх. Увидела, как Андрей смотрит на меня, распахнув окно, каким-то напряженно сумасшедшим взглядом и шумно выдохнула, опуская веки, борясь с дрожью во всем теле. В ту же секунду Исхан дернул меня к себе, сильно сжимая за талию и пытаясь поцеловать. Я сама не поняла, как вытащила маникюрные ножницы из сумочки и приставила к его яйцам, сильно надавливая.
Подняла к нему лицо и очень тихо сказала.
– А я научу тебя к себе не приближаться. Запомни – никогда не смей ко мне прикасаться. Никогда. Понял?
Его пальцы на моей талии медленно разжались, и он отпрянул от меня назад, выругался на нашем и поправил воротник белоснежной рубашки.
– Когда станешь моей, я тебя накажу, сучка. Я тебя так накажу, что ты пожалеешь, что на свет родилась.
Усмехнулась зло и спрятала ножницы в сумочку. Не стану я его. Никогда не стану. Никто ко мне, кроме моего мужчины, не прикоснется. Я так решила. Или любимый, или смерть. И это не будет, как в кино или в книжках… это и сейчас не как в кино и книжках. Это безумно страшно. Это настолько жутко, что от одной мысли об этом я дрожала всем телом и тихо про себя молилась. Но еще страшнее сломаться и позволить себя растоптать. Никогда.
Слава Богу, к нам в гости Исхан больше не приезжал. Нельзя было нам видеться перед свадьбой, но меня все равно стерегли, я теперь даже по ночам спала не одна. Когда вернулась от тетки Асамы, отец приставил ко мне молчаливую женщину лет пятидесяти в черном хиджабе и с яростной ненавистью в темных глазах ко всему, что ее окружало. Казалось, она ненавидит даже собственное отражение в зеркале. Башира практически не разговаривала со мной, видимо, ей было приказано вести себя именно так. Впрочем, мне и не нужно было с ней говорить. Ничего, кроме презрения, я к ней не испытывала. Она пыталась заставлять меня молиться и читать Коран, но я и не думала выполнять ее указания, а точнее, в ее лице указания отца. Я давно уже определила для себя, к какой религии отношусь. Это случилось еще в детстве, когда нашла у бабушки Зухры в кладовке ящик со своими вещами. Там лежали детские кофточки, штанишки, платья и кукла с растрепанными, спутанными синтетическими волосами. Из самых дешевых. С глазами, которые закрываются, если наклонить куклу назад и с пластмассовыми колючими ресницами. Самое странное, что я даже не пошла спрашивать, чье это. Я сразу поняла, что мое. Каким-то шестым чувством, какой-то дикой интуицией. На вещах на бирках с изнанки было написано «Саша». А у куклы вышито на груди, на вязанном от руки синем свитере, красное сердечко и имя Александра. Я знала, что это связала и вышила моя мама. Знала каким-то подсознанием, о котором так много пишут. Нет, я не помнила… точнее, все же помнила. Очень-очень смутно. Как и силуэт матери, который видела во сне. Но я не была уверена, придумала ли я это себе, или на самом деле помнила ее. Ведь когда она умерла, мне было всего четыре года. Помню, отец увидел у меня куклу и ужасно разозлился, хотел выкинуть, но я закатила истерику и куклу оставили мне. С того момента я называла себя Лексой. Отец считал это детской забавой, а потом все как-то свыклись, притом я переехала в столицу. С именем Александра и со светлыми волосами жить было намного удобнее, чем с именем Севда, да и отцу было совершенно все равно на тот момент. А потом, когда оно стало моим сценическим псевдонимом, так начали меня называть все. И только Андрей… только он называл меня Александра, как моя мама в моих снах. Я никогда не ощущала себя мусульманкой. Мне были ближе совсем иные праздники, иные заповеди. Я стыдилась этого и пряталась, чтоб отец не узнал. Но если бы у меня был выбор, то я бы не выбрала ислам. Человек должен сам выбирать себе религию. То, что ближе ему к душе. А вообще я всегда считала, что бог на небе один и что не важно, на каком языке ему молиться и каким образом в него верить. Главное - просто верить, и все. И ненавидеть людей за то, что они взывают к Всевышнему на разных языках и с разной интонацией просто омерзительно. Ведь верующий человек сам по себе должен олицетворять добро и нести его в этот мир. Лучше уже ни во что не верить, чем с верой на устах нести боль и смерть.
Наверное, это неправильно… что я отреклась от религии, и именно за это Бог или Аллах меня так жестоко покарал, сделав мое счастье совершенно невозможным. Тогда где же оно - добро? Всепрощение?
Башира следила за каждым моим действием и при мне доносила отцу, если ей казалось, что я подозрительно себя веду. Ненавижу жалких плебеев, которые готовы выполнить любой приказ своего хозяина. Стыдно называть людьми таких существ. Страх делает из них насекомых, готовых предать даже родную мать или ребенка ради своей шкуры. Отец специально окружал себя такими. Я знаю. Он любил ощущение беспрекословной власти. Считал, что он сильный и могущественный… не понимая, что на самом деле это слабость и подлость, нарочито самоутверждаться за счет несчастных запуганных людей, которые боялись его тени и дрожали от звука его голоса. Я слышала, что почти все преданные отцу слуги были ему что-то должны. Прекрасный способ получить бесплатного раба, готового исполнить любой извращенный каприз. И они исполняли с таким рвением, от которого мерзко становилось. Прикажи он им отрезать себе части тела – они бы так и поступили.
Одна из таких вот рабынь и присматривала за мной. Следила, чтобы я ела, спала, чтобы никому не звонила и стояла за дверью, когда я принимала ванну, отбирая у меня перед этим телефон. Иногда мне хотелось ее придушить или утопить в этой самой ванне. Притом последнее время меня вообще воротило от еды. Зачем есть, если скоро и так... Я не могла произнести это слово даже про себя… я пока не думала об этом. Знала, как, но не думала. Страшно было. Очень и очень страшно. Но надежды не осталось уже, да и на что надеяться? Даже если Андрей меня заберет, отец нас все равно достанет, и тогда он просто убьет нас всех. Лучше я умру. Только я.
Кто я вообще? Меня и нет вовсе. Жалкое существо, которое бьет и отдает кому попало собственный отец словно свою вещь. Он распустил отвратительную сплетню, что певица Лекса бросила эстраду из-за великой любви и ударилась в религию. Замаливает грехи и готовится к свадьбе. Вы не знали, что Лекса на самом деле Севда и она мусульманка? Чеченка? Неужели? Ну вот знайте.
И посыпались гнусные комментарии, полные ненависти и расовой нетерпимости, какие-то обвинения и оскорбления. Где-то я читала высказывание, что публика, которая рукоплещет твоей коронации, будет так же рукоплескать на твоей казни. И это оказалось правдой – они рукоплескали. Они орали дикие лозунги. Все те, кто пели мне дифирамбы, готовы были лично сжечь «черномазую сучку» живьем. Предательница, террористка… чего я только там не читала. Вот так и закончилась моя карьера певицы. А была ли она? Скорее всего, нет. Отец просто позволил мне так думать. А потом жестоко разломал всю мою жизнь.
На примерку свадебного платья Башира со мной не поехала. Я подстроила ей расстройство желудка. Меня сопровождали охранники, которые не посмеют мешать мне и, если я прикажу ждать за дверью салона, они так и сделают.
Я не знала, когда Андрей приедет и приедет ли вообще. Пока вокруг меня суетились продавщицы, примеряя платья, лифы, фату, корсеты. Я стояла напротив зеркала и только кивала головой, чувствуя, как меня снова накрывает волной дикого отчаяния. Заходила в примерочную, смотрела на свое отражение в белоснежном наряде и начинала задыхаться. Оказывается, я до безумия ненавидела белый цвет.
– Вам подойдет более закрытое декольте, - кудахтала продавщица, а я усмехнулась – конечно, закрытое, потому что возле ключиц все еще остались следы от побоев. Заметив их, женщины многозначительно переглядывались, а мне было наплевать. Честно говоря, я бы и это платье надела. Они ведь не знают, что я себе не свадебный наряд выбираю. Мрачно улыбнулась своему отражению, а одна из дизайнеров поправила на мне фату, прикрывая лицо вуалью и расправляя воланы на подоле платья.
– Примерьте вот этот верх. – Протянула мне другой лиф, усеянный белыми розами.
– Вы наденьте, а Светочка поможет вам зашнуровать. Вас даже в корсет затягивать не надо. Какая же точеная у вас фигурка. Такая стройная. Хрупкая. Пока вы примеряете, я пошлю девочек еще несколько платьев принести на примерку. Вижу, вам пока ничего особо не понравилось.
Я кивнула и зашла в примерочную, чувствуя, как от духоты кружится голова, и в отчаянии спрашивала себя уже сотый раз, когда он приедет и приедет ли. Я уже здесь несколько часов. Этот кошмар нескончаемый. Я скоро не выдержу, меня и так трясет от всего этого фарса с примеркой и выбором. Так и хочется им сказать, что мне наплевать, в каком платье подыхать.
Смотрю на отражение свое застывшим взглядом, на вышитые белые цветы со сверкающими стразами, и глаза слезами наполняются, а потом вздрогнула, когда дверь в просторное помещение с зеркальными стенами приоткрылась и тут же беззвучно всхлипнула, глядя через зеркало на того, кто вошел в примерочную и прикрыл за собой дверь на ключ. Стоит за спиной и смотрит на меня. Ни слова не говорит. Потом руку на горло мне положил и к затылку губами прижался.