Лицо под шерстью (Врата Анубиса - 1)
Шрифт:
Он пересек две узкие улочки и следовал по тому же переулку еще один квартал, а затем оказался на ярко освещенном тротуаре Стрэнда, только в нескольких кварталах восточное "Короны и якоря". От всей этой беготни на него опять напал кашель, и он получил шиллинг и четырехпенсовик от устрашенного этой сценой прохожего. Когда он наконец смог опять свободно вздохнуть, он направился на запад от Стрэнда, так как ему внезапно пришло в голову, что как раз в этот-то субботний вечер Кольридж и должен был говорить речь по расписанию и что хотя Кольридж сейчас вряд ли в том состоянии, чтобы субсидировать кого бы то ни было, может быть, он по крайней мере сможет ему помочь незаметно вернуться в дом Капитана Джека. Черт возьми, думал Дойль, вполне возможно, что он меня вспомнит, ведь прошла всего неделя!
Дойль рассеянно скользил взглядом по яркому изобилию витрин и окнам ресторанов - сейчас все это его явно не интересовало. Надо спешить, а он уже едва ли мог передвигаться нормально - пришлось идти согнувшись, чтобы утихомирить боль в боку, к тому же он прихрамывал и дышал с резкими астматическими хрипами. Он заметил, как какая-то женщина шарахнулась от него. И только сейчас он понял, насколько гротескно он выглядит: мало того что в лохмотьях, да еще и этот его тараканий аллюр. Вдруг ему стало неловко, он выпрямился и пошел медленнее.
Толпа поспешно расступалась перед ним, вдруг все вокруг показалось Дойлю каким-то бутафорским, и как раз тут-то из переулка вышла высокая фигура и встала на его пути - белый овал лица и белый колпак на макушке, совсем как украшенное пасхальное яйцо... У Дойля перехватило дыхание. Он резко крутанулся и побежал в другую сторону, слыша неотступно следующий за ним, размеренный стук ходулей по тротуару.
Хорребин с легкостью перемещался на ходулях, перепрыгивая десять футов одним махом, и при этом он издавал последовательный ряд свистов: высокий низкий - высокий - низкий. Для пораженного ужасом Дойля это звучало, как сирены нацистского гестапо в старых фильмах о второй мировой войне.
Свист служил сигналом сбора для вполне определенных нищих. Они стали выползать из дверей и переулков - молчаливые крутые парни, и двое из них тяжелой поступью направились к Дойлю, а остальные тем временем пытались преградить ему путь.
Посмотрев через плечо, Дойль поймал леденящий взгляд Хорребина всего лишь в одном гигантском шаге от него - кошмарное размалеванное лицо клоуна привычно ухмылялось.
Дойль, напрягая последние силы, внезапно скакнул на мостовую и покатился кубарем, только чудом избежав тяжелых подков лошади, везущей кеб, тут же поднялся на ноги и вскарабкался на подножку проезжающего экипажа, подтянулся, удерживаясь одной рукой за подоконник, а другой за выступ крыши. В экипаже было только двое пассажиров - старик и молоденькая девушка.
– Пожалуйста, прибавьте скорость, - задыхаясь, сказал Дойль, - за мной погоня...
Старик сердито поднял на изготовку свой стек и со всей силой первого удара в пуле толкнул Дойля в грудь тупым концом стека. Дойль слетел со своего насеста, как будто его подстрелили, и хотя он ухитрился приземлиться на ноги, тотчас же упал на руки и колени и пару раз перекувырнулся.
***
Обезображенное одноглазое дряхлое создание в дверном проеме хихикало и беззвучно аплодировало руками из папье-маше: "А, да, да! Теперь в реку, Дойль, - там есть что-то, что я хотел показать тебе - на другом берегу", - отозвался Удача суррейсайдских нищих.
***
– Господи помилуй! Его застрелили!
– закричал Хорребин.
– Быстрее, забирайте его, пока в нем еще теплится жизнь! Я кому говорю, а ну, пошевеливайтесь, вы, жуки навозные.
Дойль был уже на ногах, но боль в груди стала нестерпимой - каждый вдох просто разрывал легкие, и он подумал, что если начнет кашлять сейчас, то непременно умрет. Один из преследователей был всего лишь в нескольких шагах от него и неотвратимо приближался, гнусно ухмыляясь. Дойль нащупал в кармане тяжеленный браслет и, размахнувшись, запустил бандиту в морду, затем, не останавливаясь, чтобы посмотреть на произведенный эффект, торопливо заковылял на другую сторону улицы, пересек тротуар и исчез в переулке.
– Завтра к ночной трапезе вы, ни на что не годные ублюдки, вы мне его притащите!
– пронзительно завизжал Хорребин. На его ярких красных губах появилась пена, и он неистово выплясывал на тротуаре, топоча ходулями, танец бессильной ярости.
Один из его нищих ринулся было вслед за Дойлем через улицу, но, видимо, он составил неверное представление о скорости движения экипажей "Чаплин-компани", упал под копыта лошадей, и переднее колесо экипажа успело его переехать, до того как кучеру удалось удержать лошадей и экипаж остановился. Теперь все движение застопорилось на этом участке Стрэнда, и извозчики орали друг на друга, бранились и размахивали кнутами, а иногда дело доходило до драки.
Хорребин сошел с тротуара и тронулся сквозь всеобщую неразбериху на другую сторону улицы.
***
Дойль оказался между двух зданий и загрохотал вниз по древним деревянным ступеням к дощатому настилу, который тянулся по кромке берега сверкающей реки. Он поспешил вниз к концу ближнего пирса и спрятался за высокими деревянными ящиками, его дыхание постепенно замедлилось, и он смог наконец закрыть рот. С реки тянуло холодом, и Дойль порадовался, что Копенгагенский Джек не настаивал, чтобы его нищие бродили полураздетыми в холодную погоду - хотя это и эффектный прием. Он оттянул куртку и рубашку от ключицы - там, где нож прорезал кожу, рана была не глубокая, но все еще кровоточила, и довольно сильно.
Интересно, подумал он, а что это все-таки было? Это не мог быть один из людей доктора Ромени или Хорре-бина - ведь Джеки утверждал, что они определенно хотят изловить меня живьем. Может, это конкурирующая фирма... или даже просто одиночка - ну, например, маньяк-убийца, нечто вроде Джека-Потрошителя. Дойль осторожно коснулся длинного пореза. Благодарение Богу, подумал он, что люди Хорребина подоспели вовремя.
Он растер грудь и в порядке эксперимента попробовал набрать полные легкие воздуха. Хотя грудина сильно заныла, тем не менее боль все-таки не такая резкая и пронзающая, как при переломе, - чертова палка того старика, похоже, ничего не сломала. Он выдохнул и устало прислонился к ящику, свесив ноги с причала.
Желтые точки фонарей на проплывающих лодках и их отражения прорисовывали пунктиром темноту реки, как на картинах Моне, и огни Лэмбет были ярко светящейся цепочкой на близком горизонте. Тонкий серпик луны, казалось, балансировал на перилах Блекфрайерского моста в полумиле к востоку. За ним и над ним сияли огни Адельфи-террас - будто некий фантастический увеселительный корабль на воде; легкие дуновения бриза иногда доносили оттуда тихие звуки музыки.
Он почувствовал, что сейчас начнется очередной приступ, но страх придал ему силы подавить подступающий к горлу кашель - он услышал медленные тяжелые шаги, повторяющие его путь по пристани.