Лицо в зеркале
Шрифт:
— Если у него в руке будет пакет картофельных или кукурузных чипсов, что-то в этом роде, учти, в нем может оказаться и не еда.
— Это и есть его паранойя? Ты говорил, что он не расстается с оружием.
— Это то, что я слышал. Пистолет может быть в пакете из-под чипсов, в другом месте, где он может схватить его, а ты не догадаешься, что он делает.
Рисковый молча смотрел на Этана.
— Возможно, это «глок» калибра девять миллиметров, — добавил тот.
— У него есть и атомная бомба?
— Об этом не знаю.
— Наверное,
— Возьми с собой пригоршню «Орешков», и ты справишься с кем угодно.
— Да, конечно. Если бросить такой «Орешек», можно раскроить парню голову.
— А потом съесть орудие убийства. Официантка вернулась с кредитной карточкой и счетом. Пока Этан добавлял чаевые и расписывался, Рисковый даже не посмотрел на женщину, как будто забыл о ее существовании.
Дождь барабанил по стеклу, пронизывающий ветер что-то рисовал на нем водой.
— Похоже, там холодно, — заметил Рисковый.
Этан именно об этом и думал.
Глава 11
В дождевике и сапогах, в тех же джинсах и свитере, что и раньше, сидя за рулем серебристого «БМВ», Корки Лапута едва мог пошевелиться, словно на нем была тяжелая и сковывающая движения шуба.
Хотя рубашку он застегнул не до самого верха, злость распирала горло, и казалось, что он запихнул свою шестнадцатидюймовую шею в пятнадцатидюймовый воротник.
Ему хотелось поехать в Западный Голливуд и убить Райнерда.
Такие импульсы, естественно, следовало подавлять. Пусть он и мечтал ввергнуть общество в беззаконный хаос, из которого поднялся бы новый мир, законы, запрещающие убийство, пока еще действовали. Мало того, их нарушение каралось.
Корки был революционером, но не мучеником.
Он осознавал необходимость соблюдения баланса между радикальными действиями и терпением.
Признавал существование границ анархической ярости.
Чтобы успокоиться, съел шоколадный батончик.
Наперекор утверждениям медицины, как продажной, обуянной жадностью западной, так и претендующей на духовность восточной, очищенный сахар не прибавлял Корки энергии. Наоборот, успокаивал.
Очень старые люди, нервы которых основательно потрепало как самой жизнью, так и разочарованиями, принесенными ею, давно знали об успокаивающем эффекте избытка сахара. Чем дальше уплывала возможность реализации надежд и грез, тем большую роль в их диете играло мороженое, поглощаемое квартами, пирожные с кремом, которые покупались большими коробками, и шоколад в самых различных видах, плитки, конфеты, фигурки.
В последние годы своей жизни его мать села на иглу мороженого. Ела его на завтрак, обед и ужин. Ела большущими стаканами из вощеной бумаги, огромными пластиковыми контейнерами.
Съеденного ею мороженого с лихвой хватило бы для того, чтобы забить холестериновыми бляшками артериальную систему, протянувшуюся от Калифорнии до Луны. Какое-то время Корки думал, что родительница придумала новый способ покончить жизнь самоубийством.
Но вместо того, чтобы довести себя до обширного инфаркта, мать становилась здоровее и здоровее. У нее заметно улучшился цвет лица, ярко заблестели глаза, чего не было даже в молодости.
Галлоны и баррели «Шоколадно-мятного безумия», «Орехово-шоколадной фантазии», «Кленово-ореховой радости» и десятков других сортов мороженого, похоже, заставили пойти в обратную сторону ее биологические часы.
И он начал подозревать, что мать нашла ключ к бессмертию для уникального обмена веществ своего организма: молочный жир. Поэтому Корки ее убил.
Если бы она согласилась при жизни поделиться с ним своими деньгами, он бы позволил ей жить. Он-то жадностью не отличался.
Она же не верила ни в щедрость, ни даже в родительскую ответственность. И плевать хотела на его благополучие, на его потребности. Он даже склонялся к мысли, что со временем она просто вычеркнет его из завещания и оставит на бобах, только потому, что такое деяние доставило бы ей удовольствие.
В свое время мать была университетским профессором экономики и специализировалась на экономических моделях Маркса и факультетских интригах.
Она свято верила в праведность зависти и силу ненависти. Когда время доказало ее неправоту, она не отказалась от постулатов своей веры, но заменила их мороженым.
Корки не испытывал ненависти к матери. Он ни к кому не испытывал ненависти.
И никому не завидовал.
Убедившись, что эти боги подвели мать, он отверг их обоих. Не хотел коротать старость без душевного покоя, зато с любимым сортом кокосового мороженого.
Четырьмя годами раньше он нанес ей тайный визит с намерением быстро и милосердно удушить подушкой во сне, но вместо этого забил до смерти каминной кочергой, словно начала историю Энн Тайлер в своем ироничном стиле, а заканчивал Норман Майлер с его неистовостью.
Пусть и не спланированное заранее, использование кочерги оказало на Корки самое благотворное воздействие. И не то чтобы он получал удовольствие от насилия. Отнюдь.
В решении убить мать было столько же эмоций, что и в решении купить акции той или иной корпорации из числа голубых фишек, а само убийство он исполнил с хладнокровной эффективностью, столь необходимой для игры на фондовом рынке.
Будучи экономистом, мать, безусловно, его бы поняла.
Он обеспечил себе железное алиби. И получил полагающееся по завещанию. Жизнь продолжалась. Во всяком случае, для него.
И теперь, доев шоколадный батончик, он заметно успокоился, спасибо сахару и шоколаду.
Он по-прежнему хотел убить Райнерда, но неблагоразумное импульсивное желание сделать это незамедлительно ушло. Теперь он понимал, что убийство необходимо тщательно спланировать.
И на этот раз, составив план, он намеревался скрупулезно ему следовать. Знал, подушка не станет кочергой.