Лихая година
Шрифт:
— Сволочь поганая! Холуй! Июда!
Но Гордей сердито буркнул ему что-то в затылок. Сотский, оскалив зубы, шагнул к Исаю и ударил его по лицу. Исай пошатнулся и, обезумев, сразу же рванулся к Гришке и пнул его босой ногой в пах. Гришка взвыл и хотел было опять ударить Исая, но испугался чего-то и отшагнул назад, погрозив кулаком Исаю.
Урядники с саблями у плеча повели арестованных к пожарной. Народ толпился тревожно, с болью в лицах и жутко молчал. Несколько женщин надрывно плакали.
Кузярь дрожал, как в ознобе, и с судорогами в посиневшем
— Тоже… народ! Отбили бы и в себя бы сглотнули.
— А урядники-то… видишь, с саблями… — срезал я его. — Они не помиловали бы…
— Молчи, много ты знаешь! Их смяли бы… Они бы дёру дали, как в прошлый раз…
Галопом, с истошным звоном колокольчиков из-за амбаров, прямо по луке, пронеслись две тройки. На тарантасах сидели в белых кителях и белых фуражках знакомые супостаты. Впереди скакал исправник с густыми баками и бритым подбородком, а рядом с ним, опираясь на шашку, сидел какой-то новый, мордастый начальник. Он сидел по–барски важно и тяжело, как каменный. На другом тарантасе, позади, трясся становой с бородатым волостным старшиной и старостой в поддёвках. За ними трусйла пара ребрастых лошадей, запряжённая в дроги. Спина в спину сидели на них урядники и сторонние мужики, а позади, перед задними колёсами, лежал пузатый мешок, из которого торчали щетинистые комли зелёных прутьев.
— Розги везут. Видишь? Это для них… Аль народ даст своих пороть?
Кузярь метался, словно в огонь попал, и взвизгивал от боли. В глазах его дрожали слёзы. Он смахивал их рукой и в отчаянии порывался к толпе. А я был уверен, что ни Тихон, ни Олёха, ни Гордей не дадутся в руки начальству: ведь в прошлый раз Тихон вырвался из лап урядников, а народ взбунтовался и прогнал их.
Кузярь, надрываясь, лепетал:
— Не руками, так ногами отбивайтесь! Дядя Тиша, Олёша! Аль вы для того людей-то будоражили, чтобы под розги ложиться?
Мы со всех ног бросились к пожарной. Толпа молчала и следила за начальством враждебно и хмуро. Только рыдающе повизгивали отдельные голоса баб. Тихон стоял впереди своих дружков, которые теснились за ним с тревожно–злыми усмешками. Окружённые урядниками, арестованные стояли плотной кучкой, а народ испуганно смотрел на них и как-то толчками отползал от них и опять напирал, как будто норовил втянуть их в себя и скрыть в тугой своей массе.
Новый важный начальник сказал что-то исправнику, и тот сердито скомандовал:
— Урядники, окружить толпу и не давать разбегаться. Стать на три шага друг от друга! Сабли наголо!
Несколько урядников, которые теснились около начальства, быстро выдернули из ножен сабли, вскинули их к плечам и один за другим побежали вокруг толпы. Одни останавливались, а другие бежали дальше. Так мы все оказались тоже арестованными. Толпа тревожно зашевелилась, зашумела, заволновалась, в задних рядах закричали бабы. Мы с Кузярём и ещё трое парнишек из заречья оказались как раз около исправника. Становой сделал нам страшные глаза и хрипло рявкнул:
— Эт-то что такое! Крысята паршивые! Вон отсюда!
Но исправник
— Оставьте их в покое, становой. Пускай полюбуются: это им будет на всю жизнь.
Важный начальник неохотно, с одышкой, барским голосом выкрикивал, разрывая слова:
— Бесчинничаете… самовольничаете… Дошла весть о вас и до губернатора… И вот я послан… послан усмирить… усмирить вас немного… чтоб впредь не забывали закона. А вожаков ваших… этих вот… кроме всего… судить по всей строгости… Весь же захваченный вами хлеб… немедленно возвратить… законным владельцам… Но особо за неподчинение… за противодействие власти… за то, что осмелились пойти на насилие… подвергнем этих мятежников… и ещё кое–кого из охотников до чужого добра… подвергнем наказанию розгами…
Он вытер платком лицо и что-то приказал исправнику, а исправник поманил пальцем старосту и благодушно сказал:
— Выдели мужиков из толпы, которые будут пороть этих мерзавцев. Раз нашлись среди вас такие герои, сами же с ними и расправьтесь.
Староста тяжко задышал, вытаращил глаза, неуклюже шагнув к толпе и переваливаясь с ноги на ногу, но вдруг остановился и насупился.
— Ну? В чём дело, чурбан?
Староста через силу поднял голову и с натугой просипел, словно его душило что-то:
— Нет у нас таких, вашблагородие. Никто не выйдет.
— Какой же ты староста, болван, если не можешь показать своей власти в селе?
Олёха крикнул мужикам с усмешкой:
— Слыхали? Начальство хочет, чтобы вы сами себя выпороли.
А Тихон подхватил:
— Благодарите, друзья, начальство-то: видите, как оно воюет за барыши мироедов и помещиков? Кому — барыш в карман, а кому — на шею аркан.
Исправник затрясся от бешенства и затопал ногами.
— Становой! Без пощады заткнуть глотки этим сукиным сынам.
Становой остервенело, с выпученными глазами и оскаленными зубами, зашлёпал нагайкой по спинам и плечам Тихона, Олёхи и Кости–крашенинника.
Костя надсадно закричал от боли, закорчился и замахал голубыми руками, защищаясь от нагайки, а Олёха старался увернуться от ударов. Тихон как будто не чувствовал ожогов нагайки: он вырвал её из руки пристава и отбросил далеко в сторону. Бледное его лицо было спокойно и жёстко, но глаза прыгали из стороны в сторону, а рыжая бородка судорожно вздрагивала. Исай выкрикивал визгливо, выбрасывая руки к толпе:
— Мужики! Обчественники! Бьют ведь… наших бьют!.. За что терзают нас?.. Ослобоните нас от гонителей!..
Толпа заволновалась, закипела, заорала. Но никто не бросился на помощь арестованным, словно все приросли к месту и старались спрятаться друг за друга. Двое полицейских облапили Тихона, и кто-то из них пинком ударил его по ногам. Он грохнулся на землю, и на него насели ещё двое урядников.
Максим Сусин подскочил юрко к Исаю с Гордеем и крикнул радостной фистулой:
— Ложись, ложись, Исайка! Пострадай за мир! И ты, Гордейка! Снимайте портки-то!.. Уж я над первым тобой, Гордейка, потружусь, вор–беззаконник…