Лихие дни
Шрифт:
Немцы шли из-под горы мимо деревни — чужие солдаты, по-чужому одетые. На снегу их шинели казались совсем зелеными.
Они ехали на конях, сдвинув пилотки на ухо. Они насмешливо и как-то снисходительно улыбались, поглядывая на безмолвных людей, стоявших у околицы, и крикливо переговаривались о чем-то. Странно было Маринке слышать здесь, в Зеленой Горке, такие непонятные картавые слова.
Офицер ехал на высоком коне. Он сидел, упершись рукой в бок, и ни на кого не глядел.
— Ишь ты, щеголи какие, вырядились! — вполголоса сказал дед. — Подождите, это еще морозов больших не было, а вот как прихватит хорошенько, пожалуй попляшете в своих холодных сапожках-то!
— Они еще, видно, русской зимы не пробовали! — подхватила соседка. — Ну, ничего! Они ее узнают, фашисты проклятые!
Конница прошла и скрылась за лесом, а немного погодя из-под горы показались мотоциклы. Мотоциклисты сидели, неподвижно пригнувшись к рулю. На них были темные серо-зеленые плащи и железные каски. Лиц почти не было видно. И казалось, что это не люди сидят, а какие-то неподвижные зловещие куклы.
Мотоциклы долго шумели по дороге. Они шли тяжело, зарывались в снегу и проходили мимо, туда, к железнодорожной линии, к Солнечногорску.
Мотоциклы прошли. Дорога затихла и опустела. День уже клонился к вечеру. Немцев больше не было.
— Вот, на наше счастье, мимо прошли! — обрадовались колхозники в Зеленой Горке. — К нам даже и не заглянули!
Но рано они обрадовались. Из-под горы с хриплым ревом показались огромные грузовые машины. Они были трехосные, с толстыми колесами и высоким крытым верхом, как фургоны. Гудя и хрипя, машины притормозили у околицы и медленно одна за другой повернули в деревню. Маринка в страхе бросилась домой.
Кудряшу «капут»
Загремела калитка, в сенях послышался громкий нерусский говор. У Маринки екнуло сердце. «Идут!»
Фашисты, гремя сапогами, вошли в избу. Ни на кого не глядя, они прошагали прямо в чистую горницу и сразу наследили на белом полу.
— Матка, комм! — сказали они. — Иди сюда!
Бабушка подошла.
— Здесь будут жить германские зольдаты. Здесь они будут спать. Ты, матка, и пани, и пан, и кинд…
— Какой кинд? — спросила бабушка.
— Вот этот, — немец показал на Ганю и на Маринку по очереди, — вот этот и этот — все будут спать там, кюхе.
— В кухне?
— Да, да, в кухне.
— А вот это все, — немец показал на постели, — это все — форт! (Прочь!) В кюхе. Убрать!
Солдаты вышли и что-то написали мелом на двери. Дед попробовал прочитать, но ничего не понял, разобрал только цифру 8.
— Это значит восемь человек сюда, — догадался Ганя.
— Забирайте свои вещи из горницы, — сердито сказала бабушка, — теперь, видишь, горница-то, оказывается, не наша!
— Как так не наша? — нахмурился Ганя. — А мы как же?
— Так вот и не наша, — ответила бабушка, — вишь, новые хозяева явились. Не возили, не строили — дом нажили. А мы теперь вроде собак, мы и у порога можем!
Маринка забрала из-под лавки своих кукол. Под лавкой у них была очень хорошая комната — с занавесками, с картинками. Там стоял у них деревянный столик и кроватка, покрытая пестрым одеяльцем. Маринка сняла занавески, связала в узелок всю мебель, захватила все это в охапку и вынесла в кухню.
— Бабушка! А где же теперь мои куклы спать будут?
— Вот еще, с куклами! — закричала бабушка. — Сунь вон их под печку. Спроси, где ты сама-то спать будешь!
Бабушка сняла со стен платья и полотенца, мать собрала с постелей одеяла. Все вынесли в кухню и сложили на лежанку.
— Как беженцы все равно! — сказал Ганя.
— Типун тебе на язык! — ответила бабушка. — Накличешь еще новую беду!
— Ну что ты уж так пугаешься? — возразила мать. — Если так случится, разве добрые люди не помогут?
— Помочь-то помогут… Только чужие, порожки круты, а чужой хлеб, матушка, вот как горек!..
Заскрипел на улице снег, застучали каблуки по ступенькам крыльца, послышались голоса…
— Вот они, — буркнула бабушка. — Встречайте гостей!
Вдруг из сеней выскочил Кудряш и залаял во всю глотку. Мать поспешно вышла.
— На место, Кудряш, на место!
Маринка бросила своих кукол и тоже выскочила в сени. Возле крыльца стояли немцы. Один из них поднялся по ступенькам. У него на плечах блестело серебро, а на петлицах был отчетливо виден зловещий значок — череп и кости. Это был какой-то начальник, может быть офицер. Он остановился, потому что Кудряш не давал ему пройти. Кудряш метался возле двери, шерсть у него на загривке встала дыбом, он злился, лаял и бросался на офицера, не обращая внимания на окрики.
Офицер не спеша вынул из кобуры револьвер. Маринка охнула и выбежала на крыльцо.
— Молчи, Кудряш, молчи, дурак! — закричала она. — Перестань!
И, схватив Кудряша за длинную шерсть, потащила его к себе.
— Он не тронет, он вас не тронет, — поспешно заговорила Маринка, — он только лает, он такой дурак у нас! Не убивайте его! Ведь он просто глупый!
Офицер поглядел на Маринку, и в его серых глазах блеснул холодный нетерпеливый огонек.
Он ткнул дуло револьвера Кудряшу в широкий лоб, в самую ложбинку. Хлопнул выстрел. Кудряш взвизгнул, ткнулся носом в морозные доски и замолк. Офицер, столкнув его ногой с крыльца, прошел в избу. Маринка закричала.
Солдаты и ефрейторы прошагали за офицером. Все они проходили мимо Маринки и с усмешкой поглядывали на нее. Один солдат с черными, выпуклыми, как у рака, глазами подмигнул ей и сказал:
— Кудряш — капут?