Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!
Шрифт:
Но сейчас!.. Гордей никому не признался бы в этом: ему было жаль храброй бабы. Вспомнил, как рябой вытер кровь с ножа о старенькую, латаную одежду убитой, и его лицо снова вспыхнуло от гнева. Он больше не сомневался. Уверенным взглядом обвел ватагу. Одни опускали головы, другие, хмурясь, отворачивались, но большинство — он видел это — были на его стороне.
Епишка продолжал лежать у монастырской стены! К нему подошел Митька Корень, хотел помочь подняться, но рябой оттолкнул приятеля, встал сам. Из разбитого носа, пачкая жидкую темно-русую бороденку, текла кровь, капала на дорогой парчовый кафтан. Увидел лежащий неподалеку свой нож, схватил его и, бесновато вытаращив глаза, вдруг двинулся на атамана. Тот положил руку на меч и спокойно ждал. Но Епишка схитрил. Не дойдя несколько шагов до Гордея, высоко подпрыгнул и, нацелившись в глаз тому, резко взмахнул ножом. Атаман не успел бы увернуться, но, к счастью, дубинка Митрошки, который, как обычно, был рядом, на миг опередила руку рябого. Взвыв от боли, Епишка схватился за ушибленную кисть и отскочил в сторону.
И тут началось!..
Корень с дружками рябого набросились на Гордея. Атаман успел вырвать меч и не подпускал их, а Митрошка растерялся, неуклюже махая дубинкой, жался к нему.
Федор первым оказался рядом. Выхватив у швеца дубинку, раскрутил ее над головой, разъяренным медведем навалился на приятелей Епишки. Те попятились, но один не успел увернуться — удар пришелся ему по плечу, хрустнули кости, и он с воплем повалился на землю. Теперь в драку ввязались остальные. Замелькали мечи, ножи, топоры, ослопы. Сторонников атамана было больше. Клепа, схватившись врукопашную с Епишкой, у которого была зашиблена рука, быстро подмял его и связал. Другие сподвижники рябого бросили оружие.
Двор был почти пуст: большинство монахов и крестьян сбежало. Остались только слепой гусляр с мальчиком-поводырем, несколько монастырских старцев да ключник, что, тяжело дыша, продолжал сидеть возле убитой бабы.
По знаку атамана лесовики подвели к нему Епишку, руки его были заломлены назад и туго связаны веревкой. С перекошенным от боли в руке лицом стоял он перед Гордеем, злой и непримиримый, ненавидяще сверлил его колючими глазами.
— Что сычом глядишь? Аль напугать хочешь? — презрительно усмехнулся вожак.
Тот не выдержал, сплюнув, опустил голову.
— Бил дед жабу, стращая бабу! — подал голос Митрошка, но никто из лесовиков не улыбнулся — с настороженностью ждали решения атамана.
Гордей отвернулся от рябого, подошел к его соратникам. Их было шестеро: Корень, Рудак, еще трое молодых парней из разбойной станицы и узкоплечий, заросший рыжеватой щетиной незнакомец средних лет.
— Что с отступниками делать станем, молодцы? — громко спросил атаман.
Лесовики в нерешительности молчали.
— С рябым водиться, что в крапиву садиться! — выкрикнул Митрошка.
— Бодливую корову из стада вон… — пробормотал угрюмый Клепа.
— Гнать их в шею! — выкрикнул Ивашко-кашевар и, заложив пальцы в щербатый рот, пронзительно свистнул.
— Верно! — согласился Гордей. — Порешить их вроде негоже. Пущай идут, коль ватага им не по нутру… Развяжи-ка их, молодцы!
Едва их освободили от пут, Епишка и незнакомец быстро пересекли монастырский двор и скрылись за оградой. Даже не оглянулись на своего раненого дружка, который стонал и умолял их не бросать его. Покинул монастырь и Митька Корень. Остальные в один голос стали просить Гордея не изгонять их из ватаги.
Лесовики уже остыли, послышалось примирительное:
— Пущай остаются!
— Где гнев, Гордей, там и милость.
— Лошадь на четырех ногах и та оступается.
Атаман не возражал:
— Будь по-вашему!..
Затем повернулся к монастырскому ключнику, который все еще сидел на земле, и строго спросил:
— Ну, что, отче, есть ли припас в обители?
— Есть, добрый человек, есть, — в страхе глядя на ватажников, прошамкал беззубым ртом тот.
— Эх ты шкура!.. — выругался Гордей. — Чего ж брехать было? А?!. — И добавил с укоризной: — Баба честная из-за тебя згибла, раздор учинил.
Опираясь дрожащими руками о землю, монах стал на четвереньки, с трудом выпрямился. Торопливо перекрестившись, забормотал:
— Упокой, Господи, душу ее…
— Иди! — раздраженно оборвал его атаман и громко, чтобы слышали все, произнес: — Вера без дел мертва есть!
Ключник оторопело взглянул на него, съежился и поплелся к монастырской трапезной. Ватажники гурьбой двинулись следом.
— Дяденька атаман! — послышался детский голос, когда они поравнялись со слепым гусляром и его поводырем. Гордей остановился.
— Чего тебе?
— Эх, дяденька! Зачем же ты рябого отпустил? Он ведь давеча нехристей навел в обитель. Сколько они люду поубивали — страсть!..
Тонкий голосок мальчика захлебывался от волнения; а он по-взрослому, осуждающе, хмурясь, смотрел на вожака лесовиков.
Гордей не понял, переспросил:
— Когда навел? Какого люду?.. Эй, ключник, стой! — окликнул он монаха. — Сказывай, что учинилось!
Ключник, опасливо жмуря красные, набрякшие веки, стал отнекиваться, ссылался на то, что оконце его кельи выходит не во двор. Атаман нахмурился, нетерпеливо махнул рукой. Лишь тогда, перемежая слова вздохами, тот рассказал, что произошло…
Прежде чем захватить Серпухов, степняки ворвались вo Владычный и Высоцкий монастыри и, ограбив их, двинулись на город. Людей там почти не осталось — большинство горожан, которых успели предупредить серпуховские порубежники, укрылись в лесу. Ордынцы спешили к Москве. На другой день, оставляя после себя пепелища и трупы, вражеские тумены ушли на север.
Утром следующего дня беглецы уже знали об этом. Ночи стояли холодные, часто непогодилось, болели дети, кончалась прихваченная с собой впопыхах скудная еда. Понадеявшись на то, что ордынцы не вернутся, люди решили направиться в монастыри. Но, на беду, среди них оказались предатели. По наущению Епишки, который во время набега затесался между горожанами, несколько негодяев ночью выбрались из обители и привели под ее стены рыскавший в окрестностях Серпухова вражеский отряд. Вломившись в монастырь, ордынцы учинили резню. Пощадили только несколько десятков молодых серпуховчан — ясырь, который предназначался для продажи, да монахов, что попрятались в кельях.
Вечером ордынцы убрались из монастыря. Епишка с дружками ушли следом. С того времени их больше никто не видел. И вот теперь они вдруг появились снова…
— Что же вы, отцы святые, сразу об этом не поведали? — гневно спросил Гордей и уже тише промолвил: — Теперь понятно, отчего вы все так спужались.
— Кто ж его ведал, по душе ли тебе такое придется? Кто ж его знал? — опуская под его тяжелым взглядом глаза, разводили монахи руками.
Толпой вывалили за монастырскую ограду, но воров давно уже и след простыл.