Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!
Шрифт:
Возки княгини и ее свиты стояли неподвижно. Нагнав их, нукеры сотника Хасана смяли горстку дружинников сына боярского Дмитрия и перерезали постромки у возков. Ошалевшие от страха лошади, сметая все на своем пути, понеслись по дороге, несколько упряжек на повороте занесло, и они разбились о деревья. Однако захватить княгиню шуракальцам не удавалось — на помощь воинам Дмитрия подоспели боярин Курной и Василько. Сквозь шум сечи доносились детский плач, испуганные причитания и рыдания женщин.
На шлеме Василька, испещренном вмятинами и зазубринами, добавлялись следы от новых ударов, сквозь рассеченную на груди кольчугу сочилась кровь.
— Держись, други, держись! Скоро придет княжеская помощь! — подбадривал воинов Василько…
И когда уже казалось, что сейчас все будет кончено — последние защитники тарусской княгини погибнут, а ее саму с детьми захватят враги, к обреченным людям донеслись топот коней и крики: «Слава! Слава!»
В сопровождении воевод и стремянных на дороге появились князья Константин и Владимир. Тарусские ратники врубились в ряды шуракальцев. Юный Владимир одним ударом рассек неустрашимого мынбасы Тагая от плеча до пояса, под сотником Ахмедом убили коня, и он упал на землю. Оставшись без начальных, татары перестали сражаться и бросились наутек. Тарусцы устремились в погоню.
Василько склонился над Сопроном, не стыдясь обступивших его кметей, заплакал; шептал лишь:
— Прощай, брат!..
Константин, спешившись, рывком открыл дверцу возка. Ольга, бледная, с застывшими глазами, обхватив княжичей руками, судорожно прижимала их к себе. Мгновение сидела недвижимая. Узнав мужа, истошно вскрикнула и лишилась чувств.
Глава 20
На следующий день князья Константин и Владимир с боярами и воеводами делали смотр тарусскому воинству. По главной улице шли на рысях княжеские дружинники, шагали ополченцы, горожане и крестьяне Тарусы, Алексина, Любутска, Калуги. Среди ратников были безусые юнцы и седобородые, испещренные шрамами и морщинами старцы. Копья и рогатины, мечи и дубины, кинжалы и топоры, панцири и тигиляи — у кого что. Лица суровы, в глазах решимость.
— Да… — вздохнул игумен Алексинского монастыря Никон и, обращаясь к стоявшему рядом боярину Курному, произнес задумчиво: — Не хватает людей в градах и селах, некому на земле трудиться, ремесло делать, а тут рати, рати… Сколько доброго, угодного Богу могли бы они руками своими сотворить. Каменные храмы построить, землю засеять, образа Господа нашего и святых угодников намалевать, детей взрастить.
— Может, все так оно, отче, да не к месту речи эти! — поправляя перевязь, на которой висела его раненая рука, хмуро заметил Курной. — Ныне все одним должно мериться: как бы землю нашу и люд православный врагам на поруганье не отдать. Сеять, строить, но быть рабами?! К чему такое?! Для кого?!.
Никон, плотный, высокий ростом, не старый еще человек, не отвечая, медленно огладил свою новую черную рясу и, то ли соглашаясь, то ли оспаривая, покачал головой.
Шествие ратников затягивалось. Несколько раз начинался и переставал мелкий, по-осеннему нудный дождь, пока наконец не разразился ливень. Сразу стемнело, поднялся ветер, но князья, бояре и воеводы, кутаясь в промокшие плащи-епанчи, не сходили с коней, стояли молча, недвижно. Только князь Константин, высоко взметнув в приветствии руку, провозглашал громким голосом:
— Слава воям! Слава Тарусе! Слава Алексину! Слава Калуге! Слава!..
А в ответ неслось:
— Слава князю Константину, слава Тарусе! Слава Калуге! Слава Алексину! Слава! Слава!..
После смотра Константин Иванович, отпустив бояр и воевод, позвал брата Владимира отужинать с ним. Сбросив промокшую одежду, князья облачились в шелковые рубахи, на ноги надели легкие туфли-моршни, сшитые из одного куска кожи. В горнице уже был накрыт стол. На парчовой скатерти, пестро расшитой красными цветами и зелеными листьями, стояли в серебряных и оловянных блюдах и мисках мясной и рыбный студень, стерляжья икра, заливная осетрина, тертая редька, моченые яблоки, грибы в уксусе, соленые огурцы и капуста. Между ними высились расписные фарфоровые сулеи с медом и пивом, кувшины с ягодным соком. На бревенчатых дубовых стенах были развешены охотничьи трофеи — головы оленя, лося, медведя, волков, рысей. Вбитые в стены медные светцы с зажженными лучинами и поставленные в углах на полу два высоких светца со свечами освещали горницу.
Поначалу проголодавшиеся князья ели молча, то и дело осушая большие серебряные чарки с белым и красным медом. Но вот Константин положил разрисованную узорами деревянную ложку на стол и, улыбаясь, взглянул на брата. Со вчерашнего дня, когда ему удалось спасти свою семью, князя не оставляло хорошее расположение духа. Возвратившись с женой и детьми в Тарусу, Константин сразу же наградил Василька и уцелевших кметей серебряными чарками и деньгами, а боярина Андрея Курного порадовал богатым даром — княжеским селом, примыкавшим к его вотчине. Князю казалось хорошим предзнаменованием и то, что ему с ходу удалось разгромить большой ордынский отряд — почти все они были перебиты или взяты в полон, ушла лишь горстка.
Опершись руками на покрытую бархатом лавку, он поднялся из-за стола, взял дамасскую саблю с отделанной золотом и серебром рукояткой, в которую были вправлены рубины, и передал ее Владимиру.
— Жалую тебя, брат мой хоробрый, сею саблей, дабы без пощады разил ты наших врагов!
Младший тоже встал, с поклоном принял оружие, а сам подумал насмешливо: «Дарит мне саблю татарского тысячника, коего я убил…»
— Ну вот, Володимир, теперь можно порядиться о всех тревогах наших, — присаживаясь рядом с братом, сказал Константин. — Идти ли нам на крымцев, дабы изгнать их с земли нашей, а может, дать бой под Тарусой? Сила собралась у нас знатная, вон сколько ратников по Тарусе сегодня прошло. Говори, брате, что мыслишь об этом?
Владимир молчал, лицо его с небольшой светло-русой бородкой сразу стало серьезным.
«Костянтин говорит, что кметей у нас много. А их ведь семи тыщ не наберется, да и какие это вои…»
— Чего молчишь? — перебил его раздумье старший. — Али сомневаешься в чем?
— Что тебе сказать, брате, — еще больше нахмурился тот. — Не серчай, но мне тебя не понять. Такое задумал… — Он пожал крепкими плечами, плотно обтянутыми малиновым шелком рубахи. — Сколько у нас кметей?.. Две тыщи конников да пять тыщ ополченцев. Ежели бы хоть такие ополченцы, что с нашим покойным тятей на Куликово поле ходили и полегли там, а то одни юнцы да старцы. И с таким воинством ты хочешь побить татар, изгнать их с Тарусчины?.. — Горько усмехнувшись, Владимир безнадежно махнул рукой.
Константин помрачнел. Едва брат умолк, он резким движением взял со стола сулею с белым медом, рывком налил себе полную чарку с верхом, да так, что даже на скатерть плеснул. Не приглашая Владимира, выпил один. Потом, бросив недовольный взгляд на брата, отчеканил:
— Все одно будет по-моему!
Слова младшего разозлили его, хорошее настроение куда и делось. Тарусский князь был горд, крут норовом, если что задумал, ни с чьим мнением не привык считаться, разубедить его редко кому удавалось. Владимир знал это и не перечил брату, с детских лет был послушен его воле. Но тут не сдержался, бросил в сердцах: