Лихолетье

Мухин Сергей

Андрейка слез с коня, очень ему хотелось в кузню попасть, но сдержался, направился к дому. Хоть и ждали его с побывкой, но все одно получилось нежданно. Мать чуть не разбила горшок, когда увидела своего сыночка. Сестра Любаня бросилась на шею, вопя: «Братец приехал!» Вдвоем они вцепились в него и еще долго бы стояли так, если бы мать не опомнилась.

– Чево это я, ты ведь, чаю, устал с дороги… Пойдем в избу… И вечерять уже скоро.

Отчий дом ничем не изменился. Разве стал желаннее и роднее. Отдохнуть и впрямь не мешало. Он опустился на лавку. Мать принесла крынку холодного молока. Ох, давно он не пил такого душистого молока. Захотелось забраться куда-нибудь и уснуть, но не годится так молодцу поступать. Скоро и отец с работы вернулся.

– Тото я гляжу, тиун боярский как ошпаренный пронесся на своей кобыле. Нут-ко, поворотись, дай обнять… Экий вымахал!

Сели вечерять. Как всегда мрачный и усталый, отец много не расспрашивал. Хотел узнать только, надолго ли боярин в вотчине останется. Зато мать с сестрицей одолели с расспросами, так что гость заспешил из-за стола:

– Пойду пройдусь.

От неожиданности мать посмотрела на Андрейку испуганным взглядом.

– Куда же это?

– Пусть пройдется. Давненько не бывал, – одобрил отец.

– Да недолго я. Вскорости вернусь.

Оставшись вдвоем, Михей посмотрел на жену и вполголоса проговорил:

– Добрый молодец получился из Андрейки… Время бы и оженить. Как думаешь, Марфа?

– А пора ли… Не обождать до следующей осени? – Марфа старалась не смотреть на мужа. – Лада-то его уже мужняя жена.

Тот сразу насупился: «Чево еще моя половина удумала, сама все заводила разговор, а теперь в сторону». Но, несмотря на суровый вид, Михей был человеком с доброй душой и жену уважал.

– И кто же такая?

– Архипа-охотника дочь. Настена.

– Ишь ты… Оно, конечно, верно. Можно и обождать. Он ведь ломоть отрезанный. В отчий дом гостем приходит. Да на пользу ли ему будет? Осьмнадцатый год, а уже и мошна не пуста… Боярин не скуп. Да и князь одаривает… Но будь, по-твоему. Погодим ему свою волю объявлять.

– Пусть время минет, отец. А там, глядишь, и сам сватов попросит засылать.

Андрейка даже не догадывался об их разговоре, но гостинцы привез не только родным. Была у него в родной веси зазноба, когда уходил на службу в прошлую зиму, долго они миловались у сенной копенки. Не могли расстаться. Помнил он и слова своей лады.

Прижавшись к милому, Настя прошептала замерзшими губами:

– Уедешь на службу княжескую и не вспомнишь свою ладу. Других девок встретишь…

Раздосадовал он тогда на нее. Стиснул свою желанную так, что та застонала легонько от жаркого объятия, а что наговорил, и не упомнишь:

– Мне, любая моя, кроме тебя, никого не надо… Завтра же скажу отцу. Пусть сватов засылает.

Отстранилась тогда Настя испуганно:

– Ой, погоди, не любит отец княжих людей. До осени погоди. Может, отойдет его сердце. Тебя ведь он сызмальства знает… Пора мне, ну как хватятся.

Так и разошлись они, а по осени выдали Настю замуж. Все это время мысли о ней не покидали его. Скучать, правда, особенно не приходилось. У боярина Евпатия не засидишься.

Все время при деле. И воинскому ремеслу обучиться надо, а то и гонцом в дорогу, не зная покоя и устали. Много спрашивал боярин, но и одаривал по старанию. Случалось, и прогонял кого. Андрейка же со всем справлялся не худо. В задирах не ходил, но и спуску не давал. И что особенно нравилось боярину, в застолье за хмельной чаркой не тянулся.

Время стояло хоть и тревожное, но мирное. Не забыть Андрейке, как в первой настоящей сече пришлось побывать. С княжьим сбором [43] малой стражей обоз тогда сопровождали. Пробовали лиходеи обоз пограбить. Да не тут-то было. Одолели налетчиков. Первый раз обагрился кровью тогда меч парубка. Ох и худо было после той сечи на душе. Ни есть, ни пить не мог, но виду не подавал. А все одно от сотника Митяя скрыть ничего не удалось. Не насмешничал над ним Митяй. Понял все. Подъехал по-тихому, когда других рядом не оказалось, и сказал по-отечески:

43

Сбор – здесь: княжеская подать.

– Не горюй, молодец. Все мы у Бога на виду… Что душа горит, это ничего. Пройдет. По первости завсегда так… Дело наше служилое – хошь и грех на душу, а по-другому не выйдет… Не тужи… Меду попей. В церкву сходи… Полегчает… А коли не полегчает – другая у тебя дорога.

На том и разъехались.

Послушался совета Андрейка. Затуманил хмелем голову, а протрезвев, в церковь отправился на исповедь. И отлегло на душе у парубка. Однако для себя решил: как только встанет на ноги боярскими милостями, будет просить отпустить его со службы. Никому о том не обмолвился и словом. «Эко видано, с такой службы уходить. Не бывало такого, пока ноги носят милостника».

А скучал Андрейка не только по отцу с матерью. Бывало, чудилось ему, как раздувает он мехами горн в отцовской кузне, как раскаленный металл под его ударами принимает форму.

Потому, выйдя на улицу вечером, отправился он смотреть кузню. Поставили ее рядом с небольшим болотцем, где раньше добывали руду. Со временем уже совсем высохшее болотце поросло осокой и превратилось в неудобье. Руды там не стало, а кузня так и осталась стоять на старом месте. Обойдя кругом, Андрейка остановился стоять у небольшой домницы. Она почти остыла. Недалеко валялось покореженное железо.

Приоткрыв ворота, он заглянул внутрь. «Все на своем месте». Подошел к мехам, взялся за увесистый поручень. Ох и тяжел же он был для него когда-то. Осторожно потянул вниз, еще и еще. Горн фыркнул и сдул остатки золы в печи. Оглядевшись еще раз вокруг, он вышел прочь.

Народ с лугов возвращался по домам. Громкие ребячьи голоса доносились со стороны реки. «Не грех бы и самому ополоснуться, как бывало, – подумал Андрейка, – до бани еще дойдет дело». Исхоженным путем он направился к реке и сразу отпрянул за прибрежный куст. Стайка девиц, разогнав ребятню, резвилась в воде. Хохоча, они выскакивали из воды и снова бросались в нее. Одна, отстав от подруг, выбежала прямо напротив его. Он узнал Настю. У Андрейки все похолодело внутри. Он увидел ее нагое девичье тело. Силился отвести глаза, помня, как родитель внушал: «Блуд и гордость изгоняти…» А Настя тем временем прошла мимо, покачивая крепко сбитыми лядвиями [44] , распустив свою тугую косу.

44

Лядвии – бедра.