Лики Японии
Шрифт:
В 50 километрах от Кагосимы, у города Утиноура на полуострове Осуми расположен Институт космических исследований и аэронавтики, непосредственно связанный с государственным университетом в Токио. Отсюда запускаются в космос японские ракеты и спутники.
Но не только князь Нариакира из рода Симадзу и британский подданный Томас Блейк Гловер связывают Кагосиму с Нагасаки и наоборот. В Кагосиме была написана первая глава истории, а последующие ее главы, если не считать краткой, промежуточной главки о небольшом острове Хирадо (примерно в 50 километрах к западу от Нагасаки), продолжены почти на 250 лет в Нагасаки.
В 1542 году у побережья острова Танегасима (к югу от Кюсю) село на мель португальское судно. Спасшиеся после кораблекрушения несколько португальцев, вероятно, и были первыми европейцами, ступившими на японскую землю. Через них в Японию проникло огнестрельное оружие. А 6 лет спустя в Кагосиму прибыл первый христианский миссионер — иезуит Франциск Ксавье, который в течение 10 месяцев проповедовал там христианскую веру, после чего отправился в другие города.
Возможно, именно в Кагосиме произошла очаровательная история, повествующая о появлении в Японии табачного растения, которую нам рассказал известный японский писатель Рюноскэ Акутагава. Приведу ее вкратце. Когда Франциск Ксавье предпринял свое путешествие из Гоа в Японию с целью обратить в христианство языческий народ этих островов, сатана долго размышлял над тем, какие бы устроить козни святому. Облачившись в одежду монаха, он незаметно прокрался на корабль. В то время как Франциск с проповедями странствовал по Японии, сатана разбил небольшую плантацию табака. Пышные табачные кусты очень заинтересовали одного японского крестьянина. Увидев однажды в саду садовника-монаха, он спросил его, что это за растение.
— Если ты мне продашь свою душу, — ответил садовник в монашеской рясе, — я раскрою тебе секрет и сверх того подарю тебе растение. Если же ты за три дня сам разгадаешь его название, оно будет принадлежать тебе, а заодно ты сохранишь и свою душу.
Крестьянину стало не по себе. Только на третий день его внезапно осенила спасительная мысль: он погнал свою корову в сатанинский огород. Сатана, задыхаясь от ярости, выбежал из дома с криком:
— Кто смеет топтать мой табак?!
Вначале все шло хорошо: миссионеры с гордостью докладывали в Рим о большом числе обращенных, а некоторые феодальные князья вскоре поняли, что торговля с португальцами может способствовать укреплению их власти. Религия их мало интересовала, но ради выгодной торговли многие не возражали, чтобы иезуиты обратили их в другую веру, а заодно и их подданных, согласия которых не спрашивали. В проповедях миссионеров все разно никто ничего не понимал, но, поскольку внешняя пышность христианских церемоний немного напоминала некоторые буддийские обряды, вновь обращенные думали, что они теперь принадлежат к новой буддийской секте.
В 1614 году христианство по политическим мотивам было запрещено, а в 1623 году японским торговцам запретили покидать Японию. В 1633 году был принят ряд указов, ограничивавших внешние связи Японии, в 1636 году — еще несколько указов, ужесточивших изоляцию страны. Указом 1639 года запретили приезжать в Японию даже португальцам. Остававшиеся на японских островах китайцы и голландцы подвергались строгому контролю, им были выделены особые районы в Нагасаки. В Дэдзиме, бывшей португальско-голландской фактории, на деревянной мемориальной доске можно прочитать: «Чтобы воспрепятствовать живущим в Нагасаки португальцам распространять христианство, правительство Токугава приказало в 1634 году 25 коммерсантам из Нагасаки соорудить искусственный остров перед городским районом Эдомати. В 1636 году португальцы вынуждены были переселиться на этот веерообразный остров площадью примерно 13 тысяч квадратных метров. После высылки португальцев туда же в 1641 году, была переведена голландская фактория. Более двухсот лет Дэдзима служила единственным каналом, через который в Японию проникала западная культура. В 1904 году были возведены дополнительные портовые сооружения, и Дэдзима лишилась своего островного положения».
Итак, в один из теплых мартовских дней в начале последней трети XX века приезжий гость, автор этих строк, устремляет взор с высоты горы Инаса на раскинувшийся внизу Нагасаки и пытается представить себе, какой ужас должны были испытывать жители бедной рыбацкой деревушки Таманоуры (на юге острова Фукуэ), когда (в 1570 году) в их уединенную бухту вошло португальское судно. Может быть, до них из Кагосимы уже дошли слухи о «южных варварах», как тогда называли португальцев, а позднее и других европейцев? Несколько лет спустя у той же Таманоуры бросили якорь три голландских судна, и маленький рыбацкий поселок быстро вырос в центр международной торговли, который португальцы окрестили Дон Бартоломео. Какое там, наверное, царило оживление к началу XVII века, если, как сообщают историки, к пристани ежедневно причаливало более 10 кораблей?
Гость пытается проследить нить человеческих судеб, скрывающихся за фактами и датами, за жалкими развалинами, за тем или иным предметом — огромным якорем или старым стволом пушки, которые продолжают покрываться ржавчиной на маленьком клочке земли — бывшем острове Дэдзима в соседстве с несколькими кустами роз и с табличками. Позже под моросящим дождем, проваливаясь по щиколотку в грязь, путешественник проходит мимо уродливых сараев, гор ящиков из-под рыбы, сопровождаемый подчас недоверчивыми (а может быть, только любопытными?) взглядами прохожих, пока не доходит до исторических нескольких квадратных метров суши, где читает на мемориальных досках обо всем, что здесь произошло.
Нетрудно понять, какие чувства обуревали экипажи торговых судов, когда после многонедельных, полных опасностей плаваний они наконец приставали к берегам Нагасаки. О том, как тогда встречали гостей, пишет в своем дневнике Энгельберт Кемпфер. Вот одна из записей 1690 года. «Едва мы успели бросить якорь, как тут же в непосредственной близости от нашего судна появились два сторожевых японских корабля, которые всю ночь кружили вокруг нас… Рано утром следующего дня 20 барж, прикрепившись к нашему судну свисающим от форштевня тросом, взяли его на буксир и оттащили на расстояние 300 шагов от города. Вслед за тем появились два правительственных чиновника в сопровождении многочисленных воинов, писарей и переводчиков и приказали всем прибывшим по очереди, согласно списку личного состава, сойти на берег. Они каждого осмотрели с головы до ног и кисточкой записали имя, фамилию, возраст и должность… Затем судно до отказа заполнили солдаты и писцы — создавалось впечатление, будто японцы решили полностью завладеть им. Шпаги, пистолеты и другое огнестрельное оружие были изъяты… Был также упакован в бочки, а затем увезен порох. Если бы я заранее не был предупрежден о таких обычаях, то наверняка подумал бы, что прибыл во вражескую страну или что нас приняли за шпионов».
«Здесь нам приходится мириться со многими оскорбительными ограничениями… — пишет он в другом месте. — Запрещают отмечать воскресенья и другие праздники, петь псалмы и читать молитвы, нам не дозволено упоминать имя Христа, хранить изображение распятия или какой-либо другой символ христианской веры. Мы вынуждены подчиняться еще многим другим унизительным требованиям, воспринимающимся благородным человеком весьма болезненно. Единственная же причина, которая побуждает голландцев столь терпеливо переносить все эти страдания, — это жажда наживы и ценное содержимое японских горных пород». Затем он цитирует Вергилия: «Проклятая алчность, к чему только ты не вынуждаешь человеческое сердце».
За несколько дней до посещения Дэдзимы я зашел в библиотеку экономического факультета университета в Нагасаки, а также в библиотеку префектуры и с восхищением пролистал там многочисленные книги и альбомы по истории Нагасаки, в том числе и те, которые касались первоначальных взаимоотношений между Японией и Европой. Стоило посмотреть на выбор любую из книг, чтобы найти подтверждение тому, что писал Кемпфер. Позже мне не раз хотелось вернуться в эти библиотеки хотя бы на несколько недель, чтобы поработать в спокойной обстановке, так как я был уверен, что смогу обнаружить немало интересного. Ведь я уже кое-что нашел, в том числе кусочек дерева величиной с ладонь — своего рода пропуск, который позволял той или иной «даме» пересечь узкий мост и провести несколько часов в Дэдзиме. Я тогда сразу вспомнил мадам Баттерфляй, а также то, что рассказал о жизни на искусственно возведенном острове немецкий врач Филипп Франц фон Зибольд, состоявший, как и до него Энгельберт Кемпфер, на службе у Голландской Ост-Индской компании. Он прибыл в Дэдзиму в 1824 году и задержался здесь до 1829 года.