Лилобус
Шрифт:
Снова наступила тишина.
— Подло он поступил, — сказал Руперт.
— Да, это точно. Хотя он считал, наверное, что борется за истину. Как инквизиция, которая жгла людей на кострах. Искоренил зло.
— Но это круто, даже для шестидесятых.
— Что ты заладил «шестидесятые, шестидесятые» — будто это каменный век. Не забывай, ты сам родился в шестидесятых.
— Я про них ничего не помню, — заулыбался Руперт.
— Само собой. Наверное, Джек поступил круто, хотя он сказал бы: «эффективно». Он был настоящий делец, — проговорила она с презрением. — Ему нужно было только одно: чтоб все было «шито-крыто», как он с гордостью повторял. Так же и в случае со мной. Но Руперт, неужели ты не знал об этом раньше? Я, конечно, не думаю, что весь город только и делает, что обсуждает мою личную жизнь, но ты-то наверняка мог выяснить, что к чему?
— Нет, не мог. Я знал, что твой муж увез детей, и я даже спрашивал почему, но никто не ответил.
— Вот что значит хорошее воспитание. Просто у вас в семье не сплетничают.
— Думаю, мама была бы рада что-то узнать. И не только мои не в курсе. Я у Силии как-то спрашивал, куда пропали твои дети, и она сказала, что много лет назад вы с мужем страшно поссорились, а суды в те годы были еще хуже, чем теперь. Вот и все, никто не знает про травку… и прочее.
— Даже не знаю, радоваться или огорчаться, — рассмеялась Джуди. — У меня всегда было такое впечатление, что люди не одобряют моих увлечений и разговоров о травах, считают меня какой-нибудь ведьмой.
— Боюсь, что многие, наоборот, относятся к этому с пониманием. Надо будет как-нибудь очернить тебя в их глазах, — сказал Руперт.
— Полицейские еще долго наведывались в мой садик и проверяли, что такое я там выращиваю. В конце концов, я нарисовала им план посадок и сказала: заходите в любое время, расскажу, где что растет. А потом уехала в Дублин, но на меня к тому времени уже махнули рукой.
— То есть, двадцать лет спустя тебе все-таки дали зеленый свет?
— Не знаю. Бывает, изредка возле грядок ромашки я вижу следы тяжелых ботинок. Неусыпная бдительность.
— Ты ненавидишь Джека Хикки?
— Нет, говорю тебе, я вообще о нем не думаю. Но тебе, наверное, трудно в это поверить, особенно если учесть, что о детях я думаю часто. Впрочем, на самом деле я их вовсе не знаю, они совершенно чужие мне люди.
— Пожалуй. — Руперт явно понимал с трудом.
— Кстати, так и с твоей мамой. Она виду не подает, но каждый день думает: где ты, что делаешь — и в мыслях рядом с тобой настолько, что словами не передашь.
— Нет, это вряд ли.
— Я точно знаю: как-то спрашивала, просто из любопытства — может, я одна такая странная. Она сказала, что в течение дня часто думает: как там мой Руперт? Так было, и когда ты в школу ходил, и когда в университет поступил, и когда устроился на работу.
— Господи!
— Не то, что бросает все дела и думает, нет — задумывается на мгновение, и все. Но ты сам, надо полагать, и на секунду о ней не вспоминаешь.
— Вовсе нет, я часто о ней вспоминаю. Я думаю про нее — особенно с тех пор, как отец заболел, — конечно же думаю, — сказал он, словно обороняясь.
— Да не кипятись ты, я просто привела пример. Даже если бы Эндрю и Джессика остались со мной, все равно, не исключено, что они выросли бы, уехали и забыли обо мне. Это обычное дело.
— С тобой говорить ужасно легко. Жаль, что я не могу так же с мамой общаться. Конечно, она гораздо старше тебя, — тактично добавил он.
— Это верно, она почти мне самой в матери годится, но дело не в этом… Никто не может общаться с собственной матерью. Это закон природы.
Она улыбнулась и выглянула в окно, и когда эта Нэнси Моррис в кои-то веки начала говорить что-то дельное, Джуди присоединилась к беседе о том, как расслабить мышцы шеи. Она опасалась, что юного Руперта Грина замучили разговоры о Смысле Жизни и о взглядах Женщины, Чьи Права Попраны. Пусть кутается в свою дорогую итальянскую куртку, решила она, и думает о своем.
Ей всегда было проще ладить с молодыми людьми. Кто-то однажды заметил, что ей следовало стать учительницей, но она ответила, что оказалась бы по другую сторону баррикад. Среди молодежи у нее было гораздо больше друзей, чем среди людей ее возраста. Например, Барт Кеннеди. С Бартом она могла болтать часами, а с его отцом здоровалась, и только. Кев Кеннеди на переднем сиденье — совсем другое дело: с ним так просто не поболтаешь. Он весь на нервах, будто парень, стоящий на стреме. Силия и Ди тоже девчонки что надо, — подумала она, оглядывая пассажиров. И Том Фицджеральд славный юноша. Нэнси Моррис славной никак не назовешь — но и молодой назвать ее сложно. Несмотря на возраст, она уже старуха, и всегда была такой.
Молодежь в Ратдуне очень помогала Джуди возделывать тот небольшой участок, который Джек Хикки оставил ей двадцать долгих лет назад. Потому что, по их словам, она не такая, как все: она их не судит, не говорит, что надо жениться, остепениться, быть благоразумнее и меньше пить. И даже те, кто считал ее слегка чокнутой, все равно приходили и помогали копать землю, собирать, сушить и упаковывать травы.
Дома ей никогда не бывало одиноко, как и в дублинской квартире. Особенно по прошествии стольких лет. Ей нравилось быть самой по себе: можно есть, когда захочется и слушать музыку в полночь, если найдет такой стих. По квартире она ходила в больших наушниках, и если бы кто-то ее увидел, решил бы, наверное, что старушка хиппует; но кругом деловой район, там живут государственные служащие и работники офисов, нельзя же их будить, включая музыку на полную катушку. А в маленькой одинокой сторожке, куда Джек Хикки позволил ей переселиться из большого дома, наушники не нужны. Соседей тут нет, а птицам, похоже, нравятся концерты и симфонии. Они прилетают и садятся на забор, чтобы лучше слышать.
Высадив ее у ворот, Том всегда дожидался, пока в окнах появится свет, желая убедиться, что она вошла в дом и все в порядке. Ей было приятно, что он проявляет внимание. С другой стороны, почти вся нынешняя молодежь такая — они ведут себя гораздо более естественно, и куда более внимательны к окружающим, чем напыщенные ровесники Джуди. Как юные Крис и Карен, хозяева лавки здоровья. Они влюблены в свое дело и занимаются им не ради денег, не для того, чтобы сколотить быстренько капитал и смотать удочки. Им чужд язык почтенных бизнесменов, и ни что иное, как идеализм и наивность, скоро приведут их в долговую яму. При мысли о Крисе и Карен у Джуди становилось тяжело на сердце. Может быть, где-то в Калифорнии Джессика с мужем (если у нее есть муж) решили открыть лавку здоровья. И не исключено, что у них возникнут трудности — разве не было бы здорово, если бы кто-то постарше сумел им помочь?
Флигель, в котором жила Джуди, не являлся ее собственностью, он был ей передан в пожизненное пользование, так что она при всем желании не могла бы его продать. Комнату в Дублине она тоже только снимала, и сбережений у нее не было. Когда-то давно ей удалось накопить на поездку в Америку, и она так часто открывала сберегательную книжку и мусолила страницы, что записи в ней почти стерлись. Она всегда носила книжку в сумке — словно та была билетом в Штаты. Но тех денег давно уже нет. А ей так хотелось помочь Крису и Карен осуществить их мечту. Потому что их магазинчик — это и ее мечта. Они могли бы назначить ее директором или придумать для нее какую-то пустячную должность. Если бы только она могла им регулярно выплачивать какую-то сумму, вместо того, чтобы брать у них зарплату, уменьшая и без того скудные сбережения.