Линия красоты
Шрифт:
— Мы пришли из-за Лео, — сказала Розмари.
— Да, я так и подумал…
Она опустила глаза — похоже, в этой квартире ей было неуютно; затем устремила на него прямой жесткий взгляд.
— Знаете, — сказала она, — мой брат умер три недели назад.
Ник вслушался в ее слова, сказанные с мягким вест-индским акцентом. Этот акцент был ему знаком по голосу Лео; смущаясь или злясь, Лео разговаривал как лондонский кокни, но иногда, в минуты восторга и наслаждения, возвращался к ямайскому выговору, редкому и прекрасному, как румянец на его темных щеках.
—
— Мне очень жаль, — сказал Ник.
— Теперь мы хотим сообщить всем его друзьям.
— Да, потому что, знаете… — начала Джемма.
— Всем его любовникам, — твердо сказала Розмари. Ник вспомнил, что она работала (а может, и сейчас работает) в приемной у врача — значит, привыкла иметь дело с фактами.
Она расстегнула сумочку и принялась там рыться; Нику показалось, что ее слова тяжким грузом упали не только на него, но и на нее саму, и теперь ей нужно чем-то себя занять, чтобы справиться со своими чувствами. Вспомнив о хороших манерах, он спросил:
— Как ваша мама?
— Нормально, — ответила Розмари. — Нормально.
— Она ведь верующая, — сказала Джемма.
— Да, у нее есть вера, — сказал Ник. — И вы.
— Да… — ответила Розмари, задумалась, поколебалась, словно желая сказать что-то еще, но просто повторила: — Да.
Сперва она передала ему небольшой кремовый конвертик, на которой зелеными заглавными буквами значилось имя и адрес Лео. Конверт показался Нику смутно знакомым, словно письмо, найденное в старой книге. На нем стояла дата: 2 августа 1983 года. Розмари кивнула, и под пристальными взглядами обеих женщин Ник открыл конверт: чувствовал он себя так, словно учится играть в какую-то новую игру и очень боится осрамиться. На колени ему выпало письмо, старательно написанное от руки его собственным почерком, и фотография.
— Вот так мы узнали, где вас искать, — объяснила Розмари.
Это письмо вместе с пустым конвертом он отправил в «Гей таймс», почти не надеясь на успех; но какой-то человек с зеленой ручкой переадресовал его Лео. Этот неведомый журнальный клерк стал свидетелем — нет, творцом — их любви. Ник поднял фотографию, вглядываясь в нее с тем осторожным любопытством, с каким относился к любым свидетельствам о себе прежнем. Фотография размером с паспортную была вырезана из групповой, кажется, с какого-то оксфордского сборища: юный белокурый мальчик робко улыбался в объектив, словно сообщая камере какой-то стыдный секрет. На письмо Ник взглянул мельком: оно было написано на миниатюрном листке, из тех, что Феддены использовали для поздравлений и приглашений на вечер, да много места там и не требовалось. Текст теперь казался Нику неумелым и неестественным, хоть он и помнил, что Лео понравился его стиль. Начиналось письмо со слова: «Здравствуй!» — естественно, он ведь тогда не знал имени Лео. Нижний хвостик буквы «3» загибался причудливой завитушкой, словно поросячий хвост. В списке своих интересов Ник безыскусно перечислил в столбик Брукнера, Генри Джеймса, что-то еще — зачем? — встречаясь, они никогда не разговаривали об «интересах». Наверху он прочел карандашную пометку Лео: «Ничего. Богатый? Слишком молодой?» Пометка была густо перечеркнута красными чернилами.
Ник отложил письмо и поднял глаза на женщин. Больше всего его нервировало присутствие Джеммы — незнакомки, знающей все о его письме, об их с Лео романе, о том, неуклюжем и застенчивом Нике четырехлетней давности. Перед ней Ник чувствовал себя словно рядом с самой смертью: как будто он в больнице, где нет смысла юлить или о чем-то умалчивать, где все страхи уже подтверждены и превратились в диагнозы.
— Хотел бы я снова с ним встретиться, — сказал он.
— Он не хотел, чтобы его видели таким, — ответила Розмари.
— Понимаю, — сказал Ник.
— Вы ведь знаете, каким он был тщеславным! — В голосе ее послышался добродушный упрек, словно Лео и после смерти продолжал доставлять родным неприятности.
— Да, — ответил Ник. Ему вспомнилось, что на первое свидание Лео пришел в блузке сестры. А теперь на Розмари мужская рубашка — должно быть, рубашка Лео.
— Вечно беспокоился о том, как он выглядит.
— Он всегда прекрасно выглядел, — тихо ответил Ник. Это преувеличение словно распахнуло дверь к его чувствам: Ник попытался улыбнуться, но уголки губ его дрогнули и поползли вниз. Глубоко вздохнув, чтобы овладеть собой, он сказал:
— Я, конечно, пару лет его не видел.
— Да… — задумчиво сказала Розмари. — Знаете, мы ведь не знали, с кем он встречается.
— Не знали, — подтвердила Джемма.
— В дом он приводил только вас и еще старину Пита. Ну и, конечно, Брэдли.
— Я ничего не знаю о Брэдли, — сказал Ник.
— Они с братом вместе снимали квартиру, — объяснила Розмари. — Вы ведь, наверно, знаете, что он переехал.
— Да, помню, он хотел переехать. Как раз в то время, когда мы… Знаете, я до сих пор толком не понимаю, что произошло, просто… мы перестали встречаться.
Он не мог заставить себя произнести простую фразу: «Лео меня бросил», — перед лицом смерти она казалась слишком мелочной.
— Да, я подозревал, что у него появился кто-то еще. Это была правда, но не вся: мыслью об измене Лео он заслонялся от другой, более страшной мысли — о его болезни. Но Брэдли действительно был: наверняка широкоплечий, практичный, совсем не похожий на «цыпленка» Ника.
— Брэдли сейчас тоже болен, — сказала Джемма.
— А старина Пит умер, — добавила Розмари.
— Да… да, я знаю, — сказал Ник и откашлялся; у него вдруг пересохло в горле.
— Ну, с вами-то, кажется, все в порядке, — сказала Джемма.
— Да, со мной все хорошо, — сказал Ник. — Я здоров.
Они молчали и смотрели на него, словно полицейские, ожидающие от преступника признания или раскаяния.
— Мне повезло. И потом… я соблюдал осторожность. — Он положил письмо на стол и встал. — Может быть, хотите кофе? Или чего-нибудь еще?