Линия красоты
Шрифт:
— Бедная наша киска, — сказал он. — Пэт был ее крестным. Он ей, конечно, не родной дядя…
— Ужасно левых взглядов, — проговорила леди Партридж — впрочем, добродушно, давая понять, что покойнику-то это можно простить. — У нее их двое: один — аристократ, а другой — социалист. Двое крестных, я хочу сказать.
— Ну, может, он и был красным, когда мама с ним только познакомилась, — ответил Тоби. — Но вы бы слышали, как он отзывался о премьер-министре!
— Что? — переспросил
— Он ее обожал!
— Ну разумеется, — согласился Джеральд; повторять известные шутки о «левых» друзьях студенческой юности Рэйчел перед Типперами он не решался. — А крестной матерью Кэтрин была, конечно, Шерон… э-э… Флинтшир, ну, вы знаете, герцогиня.
— Вы с Пэтом были старыми друзьями? — поинтересовался Уани, обладавший чутьем на социальные связи. — Вместе учились в Оксфорде?
— И играли в студенческом театре, — ответила Рэйчел, и лицо ее озарилось улыбкой. — Он был Бенедиктом, а я — Беатриче, он Гектором, а я — Гесионой Хэшебай.
— Замечательно, замечательно! — слегка смущенно пробормотал Джеральд.
Тут Морис Типпер решил, что с него хватит, и подозрительно, заранее давая понять, что ничему не удивится, поинтересовался:
— А отчего он умер?
Джеральд шумно вздохнул, и Рэйчел тихо ответила:
— Боюсь, от воспаления легких. Но бедный старина Пэт уже довольно долго был нездоров.
— А-а, — сказал Морис Типпер.
Рэйчел уставилась в пространство куда-то поверх салатницы.
— В прошлом году он был на Дальнем Востоке и подхватил какую-то редкую инфекцию. Очень редкую, врачи так толком и не определили, что это такое. Ему просто не повезло.
Ник вздохнул с облегчением и покосился на Джаспера. Тот вздыхал и морщился, не поднимая глаз на свою подругу — и, как тут же выяснилось, вздыхал не напрасно.
— Мама, ради бога! — едва сдерживая гнев, заговорила Кэтрин. — У него был СПИД! Он был геем, спал с кем попало, вот и…
— Милая, ты же не знаешь… — начала Рэйчел; трудно было понять, какую часть сообщения она хочет оспорить.
— Знаю! — отчеканила Кэтрин. — Так оно и было!
— В конце концов, не все ли равно теперь… — проговорил Джеральд и с глубоким вздохом протянул матери бутылку вина, надеясь этим закончить неприятный разговор.
— Что за мерзость! — со слезами в голосе воскликнула Кэтрин. — Даже теперь, когда он умер, вы не можете сделать для него такую малость — сказать правду!
Она стукнула кулаком по столу — смешной, ребяческий жест, вызвавший пару нервных улыбок, — и, выскочив из-за стола, стрелой бросилась к дверям.
— Э-э… может быть, мне… — проговорил Джаспер и приготовился встать.
— Нет-нет, я пойду к ней, — ответила Рэйчел. — Через минуту или две.
— Надо подождать, пока она успокоится, — объяснил Джеральд гостям так, словно истерика Кэтрин была каким-то местным обычаем.
— Очень эмоциональная молодая леди, — с кислой улыбкой проговорил Морис Типпер.
— Да, она очень чувствительная, — согласился Джаспер, и по его тону трудно было сказать, гордится он подругой или не одобряет ее поведения.
— И неуравновешенная, — согласилась леди Партридж.
Джеральд поколебался, но решил вступиться за дочь.
— Мне думается, у нее просто очень доброе сердце, — сказал он.
«Вот уж чего нет, того нет!» — подумал Ник.
— Неужели Софи никогда не расстраивается? — нахмурилась Рэйчел.
Сэр Морис, кажется, оскорбился таким вопросом. Его жена ответила:
— Если и расстраивается, никогда этого не показывает. Если она не на сцене, конечно. На сцене она — вся страсть.
Нику вспомнился «Веер леди Уиндермир», где Софи произносила два слова: «Да, мама».
После ужина четверо молодых людей собрались в кабинете. Джасперу не сиделось на месте: скоро он встал и отправился наверх, к Кэтрин. Уани читал «Файнэншл Таймс» сэра Мориса, Тоби вертел в руке бокал коньяка и приговаривал, обращаясь к Нику:
— Боже, какой кошмар… бедняга Пэт… поверить не могу…
Ник опустил книгу, которую читал, улыбнулся, давая понять, что книга скучная и он не против того, чтобы прервать чтение.
— Понимаю, — ответил он. — Просто ужасно. Мне очень жаль.
Ему вспомнился сегодняшний день, совместная дрема у бассейна, и Ник ощутил к Тоби томительную нежность. Его возбуждало горе Тоби, возбуждало то, что тот по-детски ищет у Ника утешения. Ник и сам был потрясен смертью Пэта и чувствовал себя виноватым: он ведь ничего для него не сделал. Хотя, впрочем, и Пэт не сделал ему ничего хорошего — но, право, Ник мог бы быть с ним поприветливее, мог не смотреть на него с плохо скрытой брезгливостью, а главное, услышав о его смерти, не чувствовать тайного облегчения от того, что теперь его вина забыта и похоронена.
— Как-то сейчас Терри, — проговорил он вслух — для Тоби.
— Да, бедняга. Ужас, просто чума какая-то.
— Да…
— Знаешь, ты лучше того… поосторожнее, — сказал Тоби.
— Со мной ничего не случится, — ответил Ник. — Я очень осторожен с того самого времени, как… ну, как мы все об этом узнали. — И покосился на Уани, который сидел, отгородившись от мира газетой, розовой и просвечивающей в электрическом свете. — Обо мне можешь не беспокоиться, — добавил он.