Линни: Во имя любви
Шрифт:
Лагерь выглядел совсем по-другому. Он казался меньше. Не хватало некоторых палаток. Я вскочила на ноги, схватив чапан, и побежала к Махайне. Она переодевала Хабиба в чистую рубашку.
— Где они? — задыхаясь, спросила я. — Пушту, где они?
— Их время закончилось, — ответила Махайна. — Сегодня рано утром они отправились на север.
— Нет! — вскрикнула я так громко, что Хабиб испугался. — Дауд никогда бы не уехал, не предупредив меня!
Махайна положила ладонь на голову Хабиба.
— Может, он предупредил тебя каким-нибудь другим способом, а ты просто не поняла? Без слов. Мужчины часто так поступают.
Я посмотрела в ее проницательные глаза, затем
— Да, — произнесла я, вспоминая, как Дауд попросил меня остаться с ним, затем о его молчании, нежности и о том, как он шептал мое имя. И, конечно же, о стихах.
— Да, он и вправду это сделал.
— Ты знаешь, что он должен был уехать, и знаешь, что твое место — с твоим народом, — сказала Махайна. — С тех пор как ты приехала сюда, ты стала совсем другой. Теперь в тебе есть зерно счастья. Но ты должна спрятать его глубоко в душе и не трогать. Ты можешь открыть его и прикоснуться, но будет лучше, если оно так и останется маленьким зернышком. Не позволяй ему прорасти и заглушить твои чувства к мужу — потому что это не приведет ни к чему хорошему.
Я сидела неподвижно, не поднимая глаз, и почувствовала, как Махайна прошла мимо, задев меня одеждой. Наконец я подняла голову и прижала чапан к лицу, вдыхая запах Дауда. Затем я вышла из палатки, чтобы помочь Махайне.
Снаружи сидел конюх — невысокий нескладный парнишка со спокойными золотисто-карими глазами. Увидев, что я выхожу из палатки, он вскочил на ноги. Махайна сказала, что его зовут Нахим и что он проводит меня в Симлу.
— Нахим с детства путешествовал по всему Кашмиру и Северной Индии вместе с козопасами. Никто не знает, кто его родители и откуда он взялся, однако он приходит во многие лагеря и помогает ухаживать за лошадьми. Нахим славится умением находить дорогу. Дауд оставил ему одну из объезженных кобыл в обмен на то, что Нахим обеспечит твою безопасность и проводит домой. Это щедрая плата, гораздо больше, чем Нахим мог рассчитывать. Он счастлив.
Темнокожий босой парнишка низко мне поклонился и встал, ожидая моих приказаний. Он не умел говорить на хинди, так что мы составили план с помощью Махайны. Затем мальчик убежал и через несколько минут вернулся, сообщив, что я могу ехать на его новой лошади, а он в это время будет скакать рядом на крепком пони, на которого мы погрузим также нашу провизию и одеяла.
Я накинула чапан на плечи, вскарабкалась в мягкое седло из тисненой кожи и удобно там уселась. Ранки на внутренней стороне бедер зажили, хотя и оставили после себя ярко-розовые шрамы. Махайна протянула мне вышитую седельную сумку Дауда.
— Внутри твоя одежда и обувь, — сказала она.
Я знала, что пора покинуть лагерь и что время, проведенное здесь, мало чем отличалось от сна. Однако в то же время я сознавала, что живу сейчас настоящей жизнью, как сказала когда-то Китаянка Салли. Нет, подумала я, даже не так. Здесь я стала собой. А теперь мне приходилось возвращаться к прежнему, фальшивому образу жизни среди англичан, к Сомерсу и еще Бог знает к чему. Я сняла длинные серьги.
— Пожалуйста, оставь их себе, — сказала Махайна.
— А твой браслет… — начала было я, но она покачала головой.
Я снова надела серьги, открыла седельную сумку, достала оттуда свою кружевную белую нижнюю юбку и протянула ее Махайне.
— Может, ты сошьешь из нее что-нибудь для своего следующего ребенка.
Махайна улыбнулась.
— Разумом я буду молить Аллаха послать мне еще одного сына, однако сердцем желаю дочку, даже если Бхосла будет недоволен. — Она взяла юбку и расправила ее у себя
Лошадь нетерпеливо переступала.
— Тебе пора уезжать, — сказала Махайна. — Нахим поедет кратчайшей дорогой, и через три, а может, через четыре дня ты уже будешь дома. Он хороший парень, можешь ему доверять, — добавила она, затем повернулась к Хабибу, сделала строгое лицо и отчитала его несколькими резкими фразами.
— Да пребудет с тобой Аллах, — благословила меня Махайна.
— И да пребудет Он с тобой, — ответила я и последовала за Нахимом из лагеря, оглянувшись, чтобы помахать рукой женщине, которую уже окружила небольшая кучка соплеменниц. Я слегка встряхнула поводьями и, подстегнув коня, поравнялась с трусившим впереди пони.
Следующие три дня я ехала следом за конюхом. Когда Нахим спешивался, чтобы поесть, напоить животных или облегчиться, я следовала его примеру. Когда он поднимал голову к небу, наблюдая за лениво кружащим там беркутом, я поступала точно так же. Однажды, когда лицо Нахима неожиданно расплылось в улыбке, я проследила за его взглядом и заметила пару небольших бурых сурков, сидевших на задних лапах у входа в нору на нагретой солнцем земле. Нахим гикнул, и они сердито засвистели в ответ.
Неожиданно пони Нахима навострил уши и остановился. Я натянула поводья своей послушной серой кобылы. Нахим указал на облако пыли, видневшееся с другой стороны луга. Когда оно приблизилось, я увидела табун длинногривых диких пони, в основном состоящий из кобыл, за которыми трусили жеребята.
Вечером Нахим поджарил ломти жесткой козлятины на костре, который сильно дымил. Я не испытывала голода, но все-таки поела, практически не ощущая вкуса проглатываемого мяса. Когда мы лежали под звездами, закутавшись в одеяла, я взяла в руки чапан и провалилась в глубокий сон без сновидений. Я почти ничего не чувствовала: холмы, леса и луга, через которые я проезжала с невидящими глазами, казалось, утратили былое величие. Я все еще жила в другом мире, среди страсти и вожделения, предвкушения и свободы. Страх и одиночество еще не успели завладеть мной. В первые дни после расставания с Даудом я еще не понимала в полной мере происшедших со мной изменений, того, что после встречи с ним я уже никогда не смогу стать той женщиной, которой была прежде. Того, что я многое обрела и в то же время обрекла себя на новую, невыносимую боль. События, оставшиеся в прошлом, еще не утратили своей яркости. Я цеплялась за них, как дитя цепляется за одежду своей матери. Будущее, ожидавшее меня, казалось расплывчатым и смутным, как горячее марево, окутывающее раскаленную индийским солнцем землю.
Второй и третий дни мы пробирались сквозь тенистые кедровые леса, под покровом влажных мощных деревьев, вдыхая медовый аромат крохотных желтых цветов, в изобилии растущих среди мха. Мы часами медленно поднимались вверх по тропинкам, на которые у Нахима словно было чутье. Некоторые из них были сухими, с наползающими на них перекрученными корнями деревьев, другие оказывались скользкими от сырости змеившихся неподалеку мелких речек и ручьев. Темные тенистые леса неожиданно сменялись залитыми солнцем долинами. Утром четвертого дня мы остановились у скалистого холма. Сквозь густые заросли терновника у его подножия вела только одна узкая каменистая тропа. Нахим спешился и взял кобылу под уздцы. Он знаками велел мне тоже слезть с лошади, а затем, хлопнув пони по крупу, заставил его идти по тропе впереди себя, осторожно ведя за собой мою лошадь. Я плелась позади, иногда хватаясь за жесткий хвост кобылы, чтобы не упасть, когда мои ноги скользили на крутом подъеме.