Линни: Во имя любви

Холман Линда

Мы сели в паланкин, каждый день ожидавший у дома. Сомерс нанял четырех носильщиков, и теперь, независимо от того, собирались мы с Малти куда-нибудь или нет, они часами, день за днем стояли в саду, ожидая нас. Носильщикам разрешалось доставлять нас только в те места, которые назвал им Сомерс, — на майдан, в магазин Тайлера и в любой из английских домов. Еще я могла посещать женские собрания в клубе и брать книги в библиотеке. Сегодня я велела носильщикам отнести меня в клуб, где проводилось запланированное собрание Женского ботанического общества. Я сказала Сомерсу, что собираюсь в него вступить, однако это было неправдой.

После возвращения из Симлы я посетила одно из собраний, но любопытные

взгляды остальных женщин меня раздражали. Некоторые из девушек, знакомых мне еще по путешествию на корабле, несмело мне улыбались и вежливо интересовались моим самочувствием. Никто и словом не упомянул о том, что произошло со мной в Симле. Меня напугало неподдельное участие, замеченное в глазах одной из женщин, когда я ответила, что прекрасно себя чувствую. Мне пришло в голову, что, возможно, некоторые из улыбок, попыток завязать разговор и приглашений, полученных мною со времени прибытия в Калькутту, действительно свидетельствовали о радушном приеме и желании завязать дружеские отношения. Возможно, среди англичанок была женщина, или даже несколько женщин, которые могли бы стать моими подругами, если бы я их не оттолкнула.

Теперь я смотрела на мир другими глазами и знала — это происходит потому, что я кое от чего избавилась — от некого страха, который раньше не позволял мне относиться к здешним англичанам без подозрения. Я поняла, что выстроила между собой и ними стену, чтобы защитить себя, в уверенности, что за каждым моим шагом следят, а каждый поступок обсуждают.

Однако теперь я мало интересовалась английскими леди, на них у меня не было времени. Меня занимали более серьезные вопросы.

Когда мы прибыли в клуб, Малти присела возле паланкина, намереваясь ждать меня здесь.

— Встреча продлится час, и еще час уйдет на закуски с напитками, — сказала я.

Она кивнула, и я вошла в двери, прошла по главному коридору, затем поспешила к черному ходу и вышла с другой стороны здания. Я обнаружила эту дверь неделей ранее, во время очередного похода в библиотеку. Открыв зонтик и наклонив голову, я направилась по улице позади клуба. Я махнула рукой рикше с тележкой, проходившему мимо. Он оказался костлявым невысоким мужчиной, блестящим от пота, с лицом сморщенным и коричневым, словно скорлупа грецкого ореха. Когда он подбежал ко мне, я произнесла всего одно предложение на хинди и села на жесткую доску, прибитую гвоздями к бокам шаткой тележки. Рикша схватился за оглобли и побежал вниз по все более сужающимся улочкам, огибая запряженные волами повозки и увешанных жасминовыми венками священных коров с ритуальными кругами на широких лбах. Старинные улочки извивались и петляли, переплетаясь в лабиринт, который, казалось, был призван сбивать с толку злых духов, если тем вдруг вздумается отправиться в центр Калькутты.

Рикша бежал через зловонные переулки, ловко уворачиваясь от тележек, коз, собак и кур. Крики младенцев, смех детей, вопли женщин и возгласы мужчин сливались в однообразный гул. Нищие и калеки толпились в узких проходах. Когда рикша пробегал мимо, некоторые из них пытались схватить меня за подол платья. Сточные канавы были переполнены гниющими пищевыми отходами, навозом и человеческими испражнениями. Голый ребенок, не старше трех лет, баюкал на руках мертвого, застывшего котенка, в котором копошились черви. Меня раскачивало в такт походке рикши.

«Тебя не стошнит, тебя не стошнит», — приказала я самой себе. На тележке не было навеса, и каждый раз, когда мы выбирались из узкой улочки к перекрестку, обжигающий ветер поднимал в воздух удушливые тучи красно-бурой пыли, не давая мне открыть зонтик. Солнце жгло мой пробковый шлем, желудок сводило судорогой. Я пожалела, что не съела ни одного из воздушных пирожных, принесенных мне Малти вместе с ромашковым чаем перед нашим

уходом. Но сейчас я не смогла бы сделать даже глоток прохладного чая.

Наконец жилистые ноги рикши замедлили свой бег, и я увидела, что мы выехали из трущоб в более спокойный район. Маленькие деревянные домики с крошечными садиками казались приятно чистыми после увиденной ранее грязи.

Я внимательно разглядывала каждый из них, пока не заметила дом, весь оплетенный японской жимолостью. Я крикнула рикше, и он остановился, тяжело дыша. Я соскользнула с сиденья, однако у меня закружилась голова, и мне пришлось схватиться за треснутый бок шаткой тележки, чтобы не упасть.

Когда звон в ушах утих, я посмотрела на рикшу, стоявшего между оглоблями. Он назвал цену. От меня не укрылось его исхудалое лицо и желтоватые белки глаз. Я заплатила, не торгуясь, и он изумленно перевел взгляд с лишних монеток у себя на ладони на мое лицо.

Подойдя к дому, я тихонько позвала через циновку, закрывавшую вход:

— Нани Меера?

Мне тихо ответили, я отодвинула циновку в сторону и вошла в дом. В комнате было темно из-за занавешенных окон и почти прохладно. Какое-то время я не могла ничего разглядеть, однако вскоре заметила движение в углу комнаты. Когда глаза привыкли к тусклому освещению, я увидела красивую молодую женщину в ярком бирюзовом сари с рисунком из орхидей, сидящую, скрестив ноги, на чистом, устланном циновками полу. На руках она держала полненькую маленькую девочку, совершенно голую, если не считать шнурка-амулета, повязанного вокруг ее талии. Карие глаза малышки были подведены сурьмой и казались неестественно большими на маленьком круглом личике. Девочка спокойно лежала, пока ее мать круговыми движениями втирала в ее тело блестящее масло. Женщина вопросительно взглянула на меня.

— Я надеялась найти здесь Нани Меера, — сказала я на хинди. — Меня направили к дому, поросшему жимолостью, на этой улице.

— Вы пришли туда, куда нужно, — ответила женщина по-английски. — Нани сейчас вернется. Пожалуйста, садитесь и подождите ее здесь.

Она снова вернулась к ребенку.

— Спасибо, — сказала я, присаживаясь на один из двух огромных плетеных стульев с мягкими подушками и удивляясь безупречному произношению женщины.

Здесь еле слышно пахло сандалом. Рядом с одним из многочисленных узких окошек висела «музыка ветра», сделанная из длинных тонких медных прямоугольников и синих овальных бусин. Как только через полуоткрытые жалюзи проникал ветерок, они сразу же отзывались нежным звоном. Возле двух стульев стоял низкий комод из тика, украшенный резными птицами и цветами. На комоде я заметила простую белую глиняную миску, которая до краев была наполнена серой отшлифованной галькой. Между гладкими камешками возвышались великолепные оранжевые нарциссы. Вход в другую комнату был завешен длинными прочными нитями из стеклянных бус цвета янтаря. Рядом стоял высокий буфет, тоже из тика, но почти без украшений, за исключением двух ручек, вырезанных из слоновой кости в форме крошечных длиннохвостых обезьянок.

Девочка прикрыла глаза от удовольствия, ей явно хотелось спать. Когда женщина посмотрела на меня, я заметила, что ее глаза были удивительного фиолетового цвета, с тем переливчатым оттенком, который встречается на гроздьях садовой персидской сирени. Я натянуто улыбнулась, все еще чувствуя головокружение, и уже хотела попросить стакан воды, когда бусы в дверном проеме закачались с мелодичным звоном. В комнату вошла высокая стройная женщина в ослепительно белом сари, вышитом по краю тонкой золотистой нитью. Женщина была немолода, однако держалась с королевским достоинством, выпрямив спину и высоко подняв подбородок. В ее черных волосах выделялась одна широкая, совершенно белая прядь, а карие глаза светились добротой.