Лиса в курятнике
Шрифт:
Она была.
Дышала.
И Стрежницкий ощущал тепло ее тела, хотя понимал - оно тоже обманчиво. Это все рана в голове, которая горела и дергала, и тянуло палец в нее сунуть, почесать...
– А вернулась и увидела... даже похоронить не дали по-человечески, - и такой лютой ненавистью пахнуло от слов ее, что Стрежницкий про боль свою позабыл.
– Они долго там стояли... слуги царя-батюшки, верные его опричники...
– Не все...
– Быть может... так и я не всех трогала. Я сперва лишь отомстить хотела...
– Меня?
– Тебя... Шорох... твоим именем детей пугали, а ты... ты оказался таким обыкновенным...
– Извини.
– Ничего... погоди, скоро болеть перестанет. После смерти боли нет.
– Я не умру...
– Умрешь, - сказала Марена, подавая руку.
– Все когда-нибудь да умирают... пришел твой черед. Знаешь, единственное, о чем я жалею, так это о том, что сразу тебя не пристрелила...
– Поздно, - Стрежницкий понял, что у него нет больше злости. Ни на нее. Ни на себя. Ни... на мир этот поганый, в котором и влюбиться толком не выходит. Он закрыл глаза, оба, к счастью, веки не пострадали, а когда открыл, то увидел, что сидит вовсе не в комнате.
Как он выбрался в коридор?
Стрежницкий не помнил.
Он потрогал голову, которая все еще болела, но как-то слабо, приглушенно. И зуб дергало, и во рту был пренеприятный сладкий привкус. Он поднял руку, за которую зацепилась атласная ленточка. Та вилась-вилась и... уходила к тонкой девичьей шейку.
Знакомое лицо.
Быть того не может... не может того быть...
...ленточка - не веревка, но шейку обвивала крепко, а мертвая девица улыбалась этак, с ехидцей, будто и вправду ожить собиралась.
– Убили!
– закричал кто-то над головой, вызывая новый всплеск боли.
– Мамочки родные, убили!
Стрежницкий зажал уши ладонями.
Чтоб тебя... а ведь целитель предупреждал: следует оставаться в постели. Для здоровья оно полезно...
Крик Лизавета услышала и, вместо того, чтобы как подобает девице приличной, запереться в собственных покоях и смиренно дожидаться спасения, она подпрыгнула.
Проверила, на месте ли ножик.
И бросилась вперед.
Благо, долго бежать не пришлось: поворот и вот уже она едва не падает, споткнувшись о мертвую девицу... вернее падает.
И аккурат на девицу.
...не девицу.
И не мертвую. Правда, Лизавета это поняла далеко не сразу и сперва даже рот раскрыла, чтобы заорать, а после закрыла со всею поспешностью. Она поерзала, пытаясь встать, но тело лежало поперек коридора, а Лизавета - поперек тела. И поза была преглупейшая. В уголочке же, сжавшись в комок, сидел жених ее названный и пялился на Лизавету единственным глазом, только навряд ли видел. Уж больно глаз этот затуманенным был. На месте второго зияла черная неприглядного
– Убили...
– продолжала голосить баба в темной форме дворцовой прислуги.
– Заткнись, - велела Лизавета, прикидывая, как оно будет половчей: переползти через болвана или же на него опереться... как бы не провалился. Лицо-то явно из воска леплено и со всею старательностью, а вот тело, может, деревянное, а может, соломенное, тогда опираться на него никак не можно.
– Ой мамочки...
Лизавету дернули и, приподнявши, поставили на ноги. Юбку поправили, платочек протянули.
– Благодарю, - сказала она князю и почувствовала, как предательски пунцовеют щеки. Лизавета ущипнула себя за руку: в конце концов, тут дело серьезное, а она того и гляди влюбится.
А влюбляться в малоподходящих личностей - это как раз-таки несерьезно.
– Не за что. С вами все в порядке?
– вежливо поинтересовался князь, но руку Лизаветину не выпустил, хотя в обморок она падать не собиралась и вообще, смела надеяться, что вела себя предостойнейше.
С другой стороны...
Руки у него теплые. И крепкие. И...
– И что тут произошло?
– поинтересовался князь пресветским тоном.
– Убили, - не слишком уверенно ответила женщина, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся молоденькой и несчастной.
– Я иду, а туточки она...
– Это болван, - сочла нужным уточнить Лизавета.
– С восковым лицом...
Жених вздрогнул.
И попытался встать.
– Сиди уже, герой...
– рявкнул князь, и на пол плюхнулась та самая девица, которая стиснула в кулачках передник, должно быть, дабы не разрыдаться. Ее плечики мелко подрагивали, а в широко распахнутых очах стояли слезы.
Еще немного и с нею истерика приключится.
Лизавета подошла, присела рядом и сказала:
– Она не настоящая, - сказала шепотом, но князь кивнул. Он, склонившись над болваном, разглядывал его с немалым интересом.
Девица всхлипнула.
– Должно быть пошутить хотели... порой люди совсем глупые шутки играют, верно?
Девица кивнула. Но фартучек не выпустила. И губа ее оттопыренная не перестала подрагивать, выдавая душевное смятение. Лизавета погладила ледяное запястье.
– В городе музей есть. Там из воска лепят... я сестер водила. Интересно... есть бородатая женщина. И еще двухголовая. Мужчина, у которого только один глаз...
...музей ютился в гостиной одной почтенной вдовы, супруг которой не оставил несчастной ничего, помимо долгов и результатов многолетней своей работы. Он мечтал создать галерею уродств человеческих, и Лизавета была вынуждена признать: получилось у него весьма достоверно. Болваны, обряженные в человеческие одеяния, гляделись живыми, и девочки только охали, ахали и попискивали, а после на два дня было разговоров лишь о жутях увиденных.