Лиса в курятнике
Шрифт:
– Кто знает, - ответила Авдотья, убирая револьвер под юбки.
– Что? Думаете, нас тут друг к другу за просто так приставили? С револьвером, оно всяко удобней, чем без револьвера... а я тебя не помню.
– Дарья я, - девица стояла, прижавшись к стеночке, и дрожала. И была такою жалкой, что...
– Из Меньшуковых...
– Меньшуковы...
– Одовецкая сползла с подоконника.
– Слышала... хороший род. А вот тебя я не помню.
Она нахмурилась.
– Меня никто не помнит, - вздохнула Дарья и пожаловалась: - Это дар
– Выкинь, - фыркнула Одовецкая, - только кожу пожжешь, давно уже доказано, что мятное масло на нервы никакого влияния не оказывает.
Дарья робко кивнула и, сделав шажок к ближайшей к ней кровати, спросила:
– А можно я тут буду... а то... я тужа ходила... сказали, что занято все и вообще...
...вещи, как и было обещано, доставили вечером, а вот князь... то ли позабыл, что обещался навестить, то ли дела, то ли просто понял, что с Лизаветой у них ничего-то общего быть не может.
Димитрий в подземелья спускался не без опаски.
Нет, Лешеку он доверял всецело, однако же само это место с красноватыми неровными стенами, с полом гладким, будто слюдяным, внушало безотчетный страх.
Здесь было...
Иначе?
Димитрий чуял силу, заключенную в камне, и та пугала, тревожила. Она была велика и неподвластна воле человеческой, а потому он прекрасно понимал, что, стоит этой силе вырваться, как не станет не то, что дворца, но и города с его рекой, каналами и мостами.
– Чужой сюда не пришел бы, - сказал Лешек очевидное, явно и самому ему было здесь неуютно. Вон, на щеках вновь чешуя поползла, на шею скатилась, обвила ожерельем драгоценным. В нем и каменья поблескивали, темно-красные, нехорошо напоминающие кровь.
– А своих... я думал, что никого не осталось.
И не только он.
В конце концов, не подозревать же в самом деле Лешека. Или батюшку его в том, что заговор против себя устроили. А все одно к одному вяжется, и стало быть, кровь позволит Шапку заветную примерить. И народец царя нового примет, смуты опасаясь, и...
...кто смолчит.
...кто клятву принесет, ибо кровь - есть кровь. А недовольные... всегда они были, но что они смогут, когда альтернативы не будет?
Нехорошо.
Настолько нехорошо, что волосы дыбом встают.
– Я тебя позвал, чтоб ты на них глянул. И перенести надо будет...
– Матушка...
– Рассказал.
– А отец?
– И ему... он думает. Вспоминать пытается, но...
– Лешек развел руками.
– А если...
...посадить внизу кого, чтоб пригляделся к месту этому... хотя кого? Первецова? Не та натура... Стрежницкий бы смог, он отчаянный до дури, однако слабый ныне, и опять же в деле завязан, а как - поди-ка, пойми....
Лешек покачал головой:
– Почует... и уже знает, что мы тут были. Здешняя сила на редкость
– Стало быть, забеспокоится, - Димитрий решительно заставил себя не обращать внимания на препоганейшее ощущение чужого взгляда. Тот прямо давил, причем со всех сторон, будто сама гора присматривалась, не зная, схлопнуться ли стенам или пощадить дурака, который сунулся в место запретное.
– Тех девиц он нам подкидывал, дразнясь, силу свою показывая, а вот этих спрятал. Только ты их все одно отыскал.
А как именно, спрашивать не стоило.
И Димитрий благоразумно не спрашивал: все ж у каждого человека свои тайны имеются. Лешек же вздохнул и, поведя носом, вдруг сорвался с места.
– Стой!
– Димитрий бросился следом, матерясь про себя. Вот же ж неугомонный! А если там засада, если не одному князю пришла в голову светлая мысль ловушку устроить? Запахло паленым, и не просто паленым, запашок был еще тот, весьма характерный. Так пахнет мясо, на костре жареное... паленое... и дым черный появился.
Полыхнуло.
Громыхнуло. Толкнуло силой, с ног сбивая. И спиной по камням протащило, а те, знай себе, выступили, вытянулись иглами, зубами попытались ухватить. Димитрий попытался перевернуться, но камень врезался в голову и стало темно.
А еще обидно.
К рыжей так и не заглянул и...
...если выживет, то заглянет. Позовет на прогулку в какое-нибудь совершенно неподходящее для гуляний место. И будет стихи читать. Да, даже выучит пару для этакого-то дела...
Лешек почти успел.
Он почувствовал, как вздулся пузырь силы, того и гляди рванет, раздирая каменную подошву дворца, а с ним и сам дворец, слабый, будто бумажный. Он почти увидел, как по стенам расползаются трещинки, как становится их больше и больше, и дрожат, осыпаясь, золоченые потолки. Медленно падают хрустальные шары люстр, проламывая пол.
Кричат люди.
И кровь их лишь будоражит древнюю силу.
– Стой, - велел Лешек, переступив границу круга. И сила, почти вырвавшаяся на свободу, взвыла. Она, дурная, ярая, закружила, ощетинилась тысячей игл, приникла горячими ртами, желая лишь одного - выпить глупца, которому вздумалось играть в запретные игры.
Что он умеет?
Ничего.
Батюшка... он ведь не был наследником, и даже вторым в очереди, и третьим... ему открыли лишь малую часть, а после все сгорело...
...сожгли.
Потому-то, примеривши шапку треклятую, батюшка снял ее и велел убрать с глаз долой, не чувствуя за собою должной силы. И Лешек слаб.
...слаб, слаб, слаб.
Голоса кружили. А кровь текла по щекам, укрытым чешуей. И сила пила ее жадно.
– Стоять, - Лешек стиснул руку, в которой чувствовал повод. Вот его не было, а вот он есть, и сила подчиняется, играясь, превращаясь в жеребца с кроваво-красной гривой. Она взлетает, стегает по лицу, и на коже вспыхивают огнем полосы.