Лист

Соснора Виктор Александрович

Мне и спится и не спится, филин снится и не снится. В темноте ни звезд, ни эха, он смеется страшным смехом, постучит в мое окно: — Где мой конь? Кто прячет? Захохочет… и вздохнет. И сидит, и плачет.

"Во всей вселенной был бедлам…

Во всей вселенной был бедлам. Раскраска лунная была. Там,

в негасимой синеве, ушли за кораблем корабль, пел тихий хор простых сирен. Фонарь стоял, как канделябр. Как факт, фонарь. А мимо в мире шел мальчике крыльями и лирой. Он был бессмертьем одарен и очень одухотворен. Такой смешной и неизвестный, на муку страха или сна в дурацкой мантии небесной он шел и ничего не знал. Так трогательно просто (правда!) играл мой мальчик, ангел ада. Все было в нем — любовь и слезы, в душе не бесновались бесы, рассвет и грезы, рок и розы… Но песни были бессловесны: «Душа моя, а ты жила ли, как пес, как девушка дрожа?.. Стой, страсть моя! Стой, жизнь желаний Я лиру лишнюю держал. В душе моей лишь снег да снег, там транспорт спит и человек, ни воробьев и ни собак. Одна судьба, одна судьба».

Детская песенка

Спи, мой мальчик, мой матрос. В нашем сердце нету роз. Наше сердце — север-сфинкс. Ничего, ты просто спи. Потихоньку поплывем, после песенку споем, я куплю тебе купель, твой кораблик — колыбель. В колыбельке-то (вот-вот!) вовсе нету ничего. Спи. Повсюду пустота. Спи, я это просто так. Сигаретки — маяки, на вершинах огоньки. Я куплю тебе свирель слушать песенки сирен. Спи, мой мальчик дорогой. Наше сердце далеко. Плохо плакать, — все прошло, худо или хорошо.

Мартынов в Париже

Вы видели Мартынова в Париже? Мемориальны голуби бульваров: сиреневые луковицы неба на лапках нарисованных бегут. Париж сопротивляется модерну. Монахини в отелях антикварных читают антикварные молитвы. Их лица забинтованы до глаз. Вы видели Мартынова в Париже? Мартынов запрокидывал лицо. Я знаю: вырезал краснодеревщик его лицо, и волосы, и пальцы. О, как летали золотые листья! Они летали хором с голубями, они как уши мамонтов летали, отлитые из золота пружины. Какие развлеченья нам сулили, какие результаты конференций! Видения вандомские Парижа! А он в Париже камни собирал. Он собирал загадочные кремни: ресницы Вия, парус Магеллана, египетские профили солдат, мизинцы женщин с ясными ногтями. Что каждый камень обладает сердцем, он говорил, но это не открытье, но то, что сердце — середина тела, столица тела, это он открыл. Столица, где свои автомобили, правительства, публичные дома, растения, свои большие птицы, и флейты, и Дюймовочки свои… Был вечер апельсинов и помады. Дворцы совсем сиреневые были. Париж в вечернем платье был прекрасен, в вечернем и в мемориальном платье.

"Знал и я раньше"…

Знал и я раньше, да и недавно, страх страницы… Написать разве, как над Нотр-Дамом птицы, птицы. Рассветал воздух, воздух звезд. Луны уплывали. Транспорт пил воду химии. Люди — уповали. Про Париж пели боги и барды (ваша — вечность!). Ведь у вас — перлы, бал — баллады, у меня — свечка. И метель в сердце — наверстай встречи! Где моя Мекка? В жизни и смерти у меня — свечка, мой значок века, светофор мига, мой простой праздник, рождество, скатерть… Не грусти, милый, все — прекрасно, как — в сказке. Гении горя (с нашим-то стажем!), мастера муки! Будь же благ, город, что ты дал даже радость разлуки. Башенки Лувра, самолет снится, люди — как буквы, лампочки — луны, крестики — птицы… Будь — что будет!

Исповедь Дедала

М. Кулакову

В конце концов признанья — тоже поза. Придет Овидий и в «Метаморфозах» прославит имя тусклое мое. Я лишь Дедал, достойный лишь Аида, я лишь родоначальник дедалидов, ваятелей Афин и всех времен.