Литература 2.0
Шрифт:
Естественным следствием дерадикализации лесбийской литературы стала утрата ею многих свойств, характерных для первых произведений этой литературы. Так, характерный для Дебрянской фрейдистско-феминистический пафос и многочисленные соответствующие построения квазигендерного свойства почти полностью сошли на нет в прозе С. Адлер или М. Шараповой. А тема «смещения пола» осталась, но, оказавшись более плодотворной и интересной, чем простые феминистические выпады в адрес никчемности мужчин как таковых, претерпела существенные изменения: если героини Е. Дебрянской только в перверсивных фантазмах обретали пенис, то героини Г. Лоран вполне вжились в свой «агрессивный мачизм» — к чему автор относится с немалой долей сарказма, без истерических нот, свойственных опубликованной прозе Дебрянской.
Кроме того, изменилось содержание произведений лесбийской тематики. Если в первых произведениях оно было полно экзотических (некоторые пассажи Дебрянской напоминают чуть ли не Лотреамона) или иноземных реалий (США у Дебрянской) и персонажей (культурные герои типа Казановы и св. Себастьяна у Я. Казановы, интертекстуальные отсылки Лоран к библейским сюжетам), то у Адлер или Шараповой реалии, топонимы и персонажи почти абсолютно «отечественного производства», а интертекстуальность даже у Г. Лоран в ее новых
С тематикой изменилась и стилистика, пройдя путь от нарочито шокирующего, усложненного стиля (имеющего, как мне кажется, также традиции в западной литературе) Дебрянской до внятного и простого у Шараповой и излишне упрощенного у Адлер. Сами эти стилистические метаморфозы знаменуют общую тенденцию развития лесбийского дискурса, отказавшегося от «темного» стиля и шокирующего содержания, тяготеющего на данном этапе развития в своей форме к общедоступной, даже рассчитанной на массовость [602] новеллистике (здесь я говорю об относительно больших прозаических произведениях — в поэзии ситуация несколько сложнее). Лесбийская тематика стремительно и неизбежно становится модной в «попсовом» смысле этого слова [603] , что хорошо видно, в частности, на ее использовании на отечественной музыкальной сцене («розовый» имидж откровенно коммерческого музыкального проекта — группы «Рефлекс»).
602
Ситуация начала меняться в связи со стратегией тех издательств, что раньше специализировались скорее на гейской литературе, — так, кроме «Лесбийского тела» М. Виттиг в тверском издательстве «KOLONNA Publications» вышло сразу несколько книг Кэти Акер. См. рецензию: Чанцев А. Сны Арто и амазонки будущего (Книжное обозрение. 2005. 27 мая). Появление книг столь влиятельных авторов «лесбийского канона» не может не свидетельствовать об актуальности самого этого явления. Раньше в «Ультра. Культуре» выходила книга Лидии Линч (а сама Линч с концертами приезжала в Москву), в отнюдь не радикальном издательстве «Эксмо» недавно вышла книга Патрисии Данкер, которая в качестве критика много писала о феминистской и лесбийской прозе, а одна из новелл ее книги «Семь сказок о смерти» посвящена как раз проблеме «смещения пола» («Париж»).
603
Эта тенденция метко подмечена в шуточном стихотворении И. Караулова, опубликованном в его «Живом журнале»: «Мне бы тоже лесбияном / но бессовестная мать / родила меня с изъяном / даже стыдно показать / оттого с тоской суровой / я гляжу вослед бучам / и над яшкой казановой / умираю по ночам» после удаления журнала стихотворение доступно по адресу:. О том же, что лесбийство (и садомазохизм) ассоциировались с радикальностью, свидетельствует недавний фильм «V is for Vendetta», в котором за гомоэротизм наказывают тюремным заключением, а садомазохистские атрибуты герой прячет в подвале, как и Коран.
При этом не стоит думать, что выход на первый план культурной жизни и вообще либерализация искусства и самой жизни гомоэротического сообщества — явление, сопровождаемое исключительно положительными эффектами. Парадоксально, но освобождение чревато чуть ли не такими же изоляционистскими процессами, как во время табуированности всего «нетрадиционного». Гомоэротическая культура не только по инерции продолжает защищаться от нетолерантного общества, но и отвечает на новые угрозы, появившиеся в последние два года в связи с усилением ксенофобских, и в частности гомофобских, тенденций в России. Публичный отказ поп-исполнителей от своей сексуальной ориентации — не естественное вхождение в мейнстрим, а искусственное и принудительное. В этих условиях литература, как искусство менее массовое, чем поп-музыка, и пока что относительно менее контролируемое, приобретает дополнительную нагрузку в социальной и эстетической легитимации лесбийского самосознания.
Кроме того, продолжая утверждать свою оригинальность или, наоборот, оберегая эту оригинальность от превращения в очередной «модный тренд», гомоэротическое общество в результате имеет тенденцию стать своеобразным социальным и культурным гетто. «В некотором смысле геи стали более изолированными в своем освобождении, со своими клубами, своей музыкой, своей одеждой, литературой, кинематографом и (возможно) своей идеологией» [604] , — сказано в интервью с известным гейским режиссером Дереком Джарменом. Джармен говорит о западной ситуации, но ее с отставанием повторяет и современная российская. Подтверждение тому можно найти очень близко — в тех же выделяемых среди общего культурного поля островках такого сугубо «своего», как «наше кино» и «наша музыка» на лесбийских сайтах.
604
Джармен Д. Сквозь черноту экрана. Интервью Саймона Дуайра // Забриски Rider. 2006. № 17. С. 121.
Все это не могло не сказаться и на рецепции лесбийских произведений. И в России, а не только в Японии прошли те времена, когда выход гомосексуальной книги Мисимы комментировался в том роде, что писатель волен писать о чем угодно — нам-де эти реалии незнакомы. Если об известности Дебрянской можно предположить, что она обеспечена лишь скандальным содержанием («главная лесбиянка России»), но никак, на мой взгляд, не художественной формой, то сейчас ситуация кардинально изменилась — если не в массовом сознании, то в отечественной критике уж точно. Поэтому произведение Шараповой критики оценивают уже не на основании его темы, а по тем же критериям, что и остальную художественную прозу, — и оценивают достаточно высоко [605] . Все это вселяет надежду на то, что после своей дерадикализации лесбийский дискурс продолжит путь от субкультуры до инкорпорации в традиционную культуру, а литература этого сообщества если и не станет вскорости одним из ответвлений массовой беллетристики [606] , то, во всяком случае, будет функционировать по тем же законам, что и литература любой другой тематики. Что подтверждается, например, тем, что осенью 2007 года в московском клубе «Жесть» прошел
605
«Москва. Остров Лесбос» Шараповой вошла в список лучших книг 2004 года по версии газеты «Ех Libris НГ».
606
См., например, «Поцелуй Сафо» А. Клин (М.: Гелеос, 2007) — обычный любовный роман в антураже московской жизни «менеджеров среднего звена», только супружеская пара носит имена Инга и Вета, а работают и проводят время они в гей-журналах, гей-клубах и турагентствах для геев…
607
Раннева А. Больше любви хорошей и разной // Ex Libris НГ. 2007.15 ноября. С момента публикации статьи фестивали лесбийской поэзии стали проходить чуть ли не регулярно, в Москве и Санкт-Петербурге, а одни из организаторов этого фестиваля — Надя Дягилева и Настя Денисова — даже выпустили тематический сборник: Ле Лю Ли. Книга лесбийской любовной лирики (М.: Квир, 2006). Все эти мероприятия, к слову, не вызвали никакой негативной реакции у общественности, что свидетельствует о дальнейшем превращении этого когда-то маргинального дискурса в разряд мейнстримных явлений.
12. Поворот наоборот в послевоенной Японии [*]
При анализе ситуации в российском обществе после перестройки и «начала нулевых» естественно говорить о конце тоталитарной системы и последующем поиске национальной самоидентификации, открытии закрытого общества внешнему миру, а также сопутствующих этим процессах настроениях — эйфории и чувстве потерянности, рессентименте и ностальгии по «былому величию», апатии и всплесках активности. Россия, безусловно, не первой оказывается в ситуации трудного и подчас мучительного перехода от одной исторической модели к другой. Рассмотрение опыта таких относительно географически близких соседей нашей страны, как страны бывшего Варшавского блока после краха коммунистической системы и Германия после Второй мировой войны, безусловно, дают много ценного материла для понимания внутренних российских процессов. Однако не менее плодотворным, на мой взгляд, может стать и обращение к ситуации в Японии после поражения в войне и, условно говоря, перехода от имперской тоталитарной модели к западной либеральной. (Что любопытно, это сходство отмечают не только исследователи, но и простые люди — так, японский театральный критик Кэн Мураи сказал: «…Россия после распада Советского Союза очень похожа на Японию того периода, когда она впервые попала под американское влияние. Между нами примерно шестьдесят лет разницы» [609] .) Некоторые сопутствующие этому переходу, открытию внешнему миру процессы в Японии не только оказываются почти синонимичными нашей ситуации и отчасти даже более ярко выраженными, но имели при этом другой исход.
*
Опубликовано в: Новый мир. 2010. № 2.
609
Куланов А. Обратная сторона Японии. М.: ACT: Астрель, 2008. С. 250.
У Японии, следует заметить, вообще богатая традиция изоляции от внешнего мира (по сути, Япония больше времени была закрытой, чем открытой). Так, в истории есть специальный термин «сакоку» — буквально «страна на замке», как именовалась внешняя политика самоизоляции Японии от внешнего мира, проводимая сёгунатом Тогугава с XVII по XIX век. Вообще же в истории Японии было одно «добровольное» открытие — во время Реставрации Мэйдзи (1866–1869), и два принудительных — открытие для международных торговых нужд портов Японии американской эскадрой адмирала Перри в 1854 году и поражение во Второй мировой войне.
Чувства дезориентации и даже агрессии, охватившие Японию после поражения во Второй мировой войне, настолько соответствуют ощущениям наших соотечественников после распада Советского Союза, что я позволю себе проиллюстрировать психологическую ситуацию в обеих странах двумя цитатами, о Японии и России соответственно.
«…Прежние системы самоидентификации и, прежде всего, история оказались скомпрометированы. <…> Этнологи <…> предложили такие подходы, которые позволяли преодолеть общественный разброд, выражавшийся в разочаровании, чувстве унижения, потере идеалов единства, распространении марксизма, быстром росте „новых религий“. Потребность японского общества в объединяющих, склеивающих идеях была велика. Потребность была и в том, чтобы отделить себя от других. Привычная оппозиция свой / чужой требовала нового осмысления» [610] .
610
Мещеряков А. Быть японцем. История, поэтика и сценография японского тоталитаризма. М.: Натапис, 2009. С. 541.
«Черты эпохе задала не интеллектуальная работа, а чередующиеся периоды кризисов и кратковременных мобилизаций, сопровождавшихся фазами общественной астении, апатии или равнодушия. Они сменяли друг друга на протяжении последних лет, оставляя после себя пространство, лишенное даже признаков идеализма (не мечтательности, а потенциала и воли к самосовершенствованию…) [611] ».
Все эти чувства и ощущения той поры естественным образом нашли отражение скорее в литературе, чем в политологических, социологических или философских сочинениях: во-первых, сказывалось влияние оккупационной цензуры американцев и самих японцев, во-вторых, смутные человеческие ощущения не могли тогда еще, видимо, быть отрефлектированы строгим научным способом, так они были новы, болезненны и трудно выразимы. В первую очередь, можно вспомнить произведения Осаму Дадзая, Кэндзабуро Оэ, Кобо Абэ, Юкио Мисимы и отчасти Ясунари Кавабаты.
611
Гудков Л. Негативная идентичность. М.: НЛО; ВЦИОМ-А, 2004. С. 9–10.