Литературная Газета 6241 (37 2009)

Литературная Газета

Самокопатели

ВЕХИ-2009

О "Вехах" вспомнили в годы горбачёвской перестройки, но и сегодня по-прежнему апеллируют к мнению "веховцев". Впрочем, странного в этом ничего нет. Какая-то (какая?) часть нашей "интеллигенции" действительно больна, причём больна давно. Только диагноз её не "безрелигиозность", как это думалось "веховцам", и не "классовая или марксистско-ленинская мораль", как это сегодня утверждает, например, А. Ципко.

Правильный диагноз болезни определённо-неопределённой части русской, а также советской и постсоветской интеллигенции

иной. Его название - идеологическое сознание, которое в виде мифологии, религии, философии, морали, политики и права окружает и сопровождает человечество на протяжении всей его истории. То идеологическое сознание, которое у всех народов и во все времена исходит прежде всего от людей образованных и особливо творческих, которых почему-то принято называть интеллигенцией.

Этот диагноз хронической болезни части интеллигенции давно был поставлен известным русским литературоведом и языковедом Дмитрием Овсянико-Куликовским (1853-1920). Синтез несоединимого, в результате чего возникает теоретический "винегрет" из научных знаний, философских, моральных и религиозных представлений - такой предстаёт идеологическая болезнь интеллигенции в описании Овсянико-Куликовского.

Но задолго до русского филолога некто по имени Карл Маркс благодаря открытию им материалистического понимания истории сумел ответить на поставленный его предшественниками великий вопрос о том, как, каким образом возможно получение научного по своей точности знания об обществе. Он провёл должную границу между наукой и идеологией.

С точки зрения марксизма фундаментом науки об обществе являются точные знания об экономической жизни людей, без которых всякое теоретизирование на тему истории человечества, судьбы того или иного народа, страны или государства оказывается лишь теоретической спекуляцией, интеллектуальной "игрой в науку" и не более того.

Однако Марксова ода материализму в изучении жизни общества стала тут же со всех сторон идеалистически мыслившими теоретиками принижаться, искажаться и фальсифицироваться. Даже большинство "марксистов" далее многократного повторения азбучных истин марксизма не шли. С тех пор "игра в науку" - в марксизм или против него - стала любимым занятием интеллигентов-идеологов разного профиля, калибра и ранга на многие десятилетия вперёд.

Русская интеллигенция, будучи в силу особенностей российской истории глубоко пропитанной идеологическим сознанием, до 1917 года была достаточно интеллигентна, чтобы в этом диагнозе присущей ей (и только ей!) болезни никому не признаваться. Равно как и советская, которая, присягая марксизму, как заклинание повторяла, например, формулу "общественное бытие определяет сознание". Но при этом старательно обходила указание Маркса на то, что философия наряду с религией, моралью, политикой и правом является разновидностью идеологии как ненаучного, по отношению к науке ложного, сознания.

Советская интеллигенция, приспособив научные взгляды Маркса (а также Энгельса и Ленина) под себя, собственное, от государства зависимое положение и под свои, определяемые достигнутым уровнем образования и способностью к самообразованию теоретические вкусы, произвела на свет идеологию убогого, догматически-спекулятивного марксизма-ленинизма. Составной частью этого её детища была объявлена марксистско-ленинская философия.

Постсоветский интеллигент-идеолог - генетический наследник русской и советской интеллигенции. Неинтеллигентно отвернувшись от так и не усвоенного в прошлом и настоящем марксизма, он по-прежнему ищет решения вечных вопросов, философствует о самом себе как интеллигенции и порой впадает в богоискательство. Оказавшись в соответствии со статьёй 13 Конституции РФ без государственной идеологии, чем в СССР был марксизм-ленинизм, он, отдавая дань политической моде, услужливо предлагает властям предержащим то одну, то другую

национальную идею. Ибо это его хлеб, залог его востребованности властью и обретения самого себя как "ума и совести" своего народа. Народа, которого интеллигенция никогда не знала, не понимала и который что во времена народников, что теперь как "народ" существует только в сознании интеллигента-идеолога.

В начале 90-х годов, когда у нас почти все наперебой пели псалмы народовластию, стремящийся, как всякий большой писатель, к точности слов Фазиль Искандер мудро заметил, что "народ" - понятие мифическое, за которым всем и всегда необходимо видеть живущее по-разному и потому воспринимающее жизнь всегда по-своему население.

Народ в действительности состоит из разношёрстного - разнополого и разновозрастного, по-разному одетого, обутого и накормленного, по-разному не только думающего, но и чувствующего, переживающего - конгломерата живых людей, населяющих свою, ставшую для них Родиной территорию и объединённых экономически через ведущееся ими совместно народное хозяйство. Какая-то (до сих пор так и не найденная) часть этого населения составляет "интеллигенцию" - понятие столь же мифическое, как и "народ".

Значением слова "интеллигенция" у нас, конечно, мучился не народ, который пахал, сеял, собирал урожай, опускался в забой за углём и рудой или варил сталь. Мучились те, которые, понимая, что они не "народ" в отличие от интеллигентных учителей, врачей, естествоиспытателей или инженеров, избрали для себя профессией быть "умом" (а заодно и "совестью") своего народа и своей эпохи. Именно такие люди в первую очередь представляют собой тип интеллигента-идеолога.

Именно эти "мученики", добровольно рекрутируемые, в основном из тех, кто посвятил себя идеологическому осмыслению общества и его нравов, вынуждены постоянно - как вчера, так и сегодня - искать теоретические объяснения для оправдания собственного интеллигентского существования. По этой причине они в первую очередь заняты идентификацией себя в качестве "интеллектуальной элиты" общества, что затем позволяет им заняться проблемами жизни народа.

Общественная наука как наука вообще возможна только на основе точных теоретических представлений об экономической жизни общества, без знания той материалистической связи, на основе которой происходит социально-групповое структурирование общества и которую нужно устанавливать, повторим вслед за Марксом, в "каждом отдельном случае". Без знания этой связи, её учёта при анализе социума социология легко превращается в идеологию.

Если всякий человек науки, для которого "истина дороже, чем друг Платон", служит обществу, человечеству, то социолог-идеолог, равно как политолог-идеолог, служат существующей власти, на содержании которой они находятся.

Дорога к науке об обществе кроме окружающих учёного, как и каждого человека, идеологических дебрей - от религии и морали до философии и обещаний политиков - затруднена ещё тем, что на пути исследователя-обществоведа стоит государство, которое, будучи "первой идеологической силой" (Энгельс), часто и охотно для достижения политических задач использует идеологию. Применяемые государством идеологические скрепы на какое-то время психологически могут объединить разношёрстное население страны и помочь в решении насущных, тактических задач, но одновременно они, как правило, мешают прямо и честно говорить об ошибках стратегического характера.

В отличие от нашей интеллигенции образованные и, главное, лишённые болезненного самомнения англичане не стали заниматься самокопанием и мучиться поисками определения самих себя в качестве intelligentsia. Серьёзность своего "независимого мышления" подданные английской короны (как правило, материалисты, которые пусть не осознанно, а стихийно признавали независимость материи от сознания) не раз демонстрировали общепризнанными успехами в естествознании, технике, увеличении материальной мощи своей страны и, что особенно важно, в становлении экономической науки. Науки, приведшей человечество в лице Маркса к материалистическому пониманию истории человечества в целом.