Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3
Шрифт:
«Все бедные, униженные и оскорбленные на земле возвысятся на небесах! Их ждет царство небесное и сияющий чертог господен. Царь небесный вознаградит и возвеличит их», — перечитывал владыка свои слова. Да, это были его собственные слова, и все точки и запятые и знаки восклицания стояли на своих местах. Но под его словами тем же шрифтом были набраны строки, которые привели его в ярость:
«Не верьте этой поповской болтовне! Вы умираете в нищете и голоде! Ваши дети не имеют порой самого насущного — куска черного хлеба, в то время, когда богачи утопают в роскоши и удовольствиях!»
«Долой царя небесного и царя земного! Да здравствует революция! Томский комитет Р. С. Д. Р. П.»
— Листовка, самая настоящая листовка! Позор на всю губернию! До святейшего синода дойдет… Эта листовка — дело рук наборщиков.
Владыка не ошибся. Текст подверстали наборщики, и случилось это вот как.
В типографию Макушина было сдано «Воззвание» преосвященного Макария. Из первых ста напечатанных штук Иосиф взял один экземпляр и, возмущенный, побежал к Сергею.
— Полюбуйся, что наш пастырь духовный выдумал! Воззвание выпускает.
Сергей прочитал и усмехнулся.
— С чувством написано! Только жаль, — послесловия не хватает. Ну, уж так и быть — мы владыке поможем.
И помогли! В полночь Сергей и Иосиф ушли от товарища Григория с готовым послесловием, а через два дня в типографии Макушина при сдаче заказа Иосиф подложил в середину стопки несколько экземпляров с дополненным текстом.
Сергей стал своим человеком в семье Кононовых. А веселая и добрая Варя еще больше скрепила его дружбу с Иосифом. По воскресеньям с ее приходом в маленьком доме Кононовых всё оживало. Веденеевна любила, когда Варя и Сергей пели вдвоем русские песни, а Иосиф вполголоса им подтягивал. Особенно хорошо у них получалась песня: «Вниз по матушке, по Волге» и «Трансвааль».
Иногда к ним присоединялся и Егор, который пел на целую октаву ниже и хвалился, что у него бас лучше, чем у соборного дьякона Успенского.
Но последнее время, к немалому огорчению Веденеевны, молодежь, собираясь по воскресеньям, больше разговаривала да читала, нежели пела. Перед чтением Иосиф сам закрывал на крюк входную дверь. И если раздавался неожиданный стук, книжки сразу же прятали.
«Уж не про „политику“ ли книжки у них? Господи, не допусти до греха!» — думала Веденеевна и как-то, не выдержав, сказала о своей тревоге Иосифу.
— Что ты, мамань, какая там политика! Самая обыкновенная книжка, — ответил Иосиф.
Но Веденеевна поняла по его тону, что книжка не обыкновенная. Она молчала, но беспокойство и тревога охватили ее. Иосиф частенько по вечерам куда-то уходил и возвращался домой далеко за полночь, серьезный и какой-то задумчивый.
«Господи! Куда же это он ходит?» — раздумывала мать.
Если Егор не ночевал дома, то это было понятно и мало ее беспокоило.
«Парню двадцать восемь лет, года самые подходящие, — может, зазнобу какую завел, — думала она. — Но этот!.. И хоть бы раз пьяный пришел!»
Когда
— Какое же это «м»? Это «а», — слышался голос Сергея.
— Ой, опять ошиблась! Перестучи, — сконфуженно просила Варя.
— Слушай внимательно, — «там» тебе по пяти раз перестукивать не будут, — сердился Иосиф.
«Игра, что ли, у них такая? — раздумывала Веденеевна. — Ишь, какое развлечение затеяли, — сидят два кавалера с барышней и по столу стучат». — Перестав вытирать посуду и не выпуская из рук мокрое полотенце, она снова прислушалась. Стук раздавался попрежнему, то частый, то редкий.
«Непроста это они стучат! Ой, неспроста!»
Не понимая еще, в чем дело, но уже пугаясь от внезапно охватившего ее предчувствия беды, мать стояла у закрытой двери, не зная, что ей делать.
Этот странный и непонятный для нее стук она связывала с таинственным чтением книги, которую не иначе как Сергей принес в их дом. До знакомства с ним Оська был парень как парень. Как же ей поступить?! Просить сына пожалеть ее старость и себя поберечь, а то, неровен час, еще могут и в тюрьму посадить… «Да неужели ничего нельзя сделать, чтобы отвадить его от этой самой „политики“?» — спрашивала себя мать.
И только спустя три месяца Веденеевна поняла, что ни ее слезы, ни просьбы и даже угрозы не остановят сына.
…Это случилось в морозное январское утро, когда мать упрашивала Иосифа не ходить на демонстрацию.
— Не ходи, Оська, — слышишь? Стрелять будут, и Захар Иванович тоже говорит, — а уж ему ли не знать!. Сам не раз в забастовках участвовал да с красным флагом по улице ходил, — говорила Веденеевна про соседа, старика слесаря.
Иосиф, сидя на сундуке, молча надевал валенок.
— Да ты что, — оглох, что ли? Тебе я говорю или нет? — рассердилась мать. — Не смей ходить!
Веденеевна подбежала к стене и сорвала с гвоздя шапку, думая хоть этим удержать сына.
— Не пущу, — слышишь? Не пущу!
Иосиф надел валенки и, встав с сундука, подошел к матери.
— Давай, мамань, шапку, — без шапки уйду! — непривычно сурово сказал Иосиф.
Веденеевна заплакала и протянула сыну шапку.
— Полно-ка зря плакать, — Иосиф обнял мать за плечи. Затем он повернулся, надел шапку и вышел на улицу. Веденеевна, накинув на плечи платок, бросилась за ним.
«Ишь, пошел бунтовать, медведь косолапый! — уже не сердясь, а ласково и тревожно подумала она, глядя, как, засунув руки в карманы своей ватной тужурки и слегка загребая на ходу левой ногой, Иосиф размашисто шагает по узкой улочке. — Ну, теперь раньше полночи домой и ждать нечего».
Она вздохнула и пошла от ворот домой.
Иосиф не вернулся с демонстрации. Демонстранты были разогнаны полицией, которая пустила в ход не только нагайки, но и шашки. Раненых, подобранных на улице, демонстранты отправили в больницы, а убитых полицейские свезли на санях в покойницкую при Томском университете. Туда отвезли и Иосифа Кононова.