Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3

Погодин Радий Петрович

Жандарм стреляет! Стреляет в Иосифа!

Иосиф падает на снег, прикрывая своим телом знамя.

— Оська! Друг! — вырвалось стоном у Сергея.

Он стоял на коленях перед убитым. Вот он лежит, его товарищ и их знаменосец, Иосиф Кононов. Светлые волосы его спутаны и падают на лоб; мертвые, широко раскрытые глаза глядят мимо Сергея, куда-то вдаль.

— Эх, Оська, Оська! Мало ты пожил на белом свете!..

Огонь фонаря вдруг стал мутным, расплылся и замигал. Слезы заволокли глаза Сергея. Дрожащими руками он расстегнул

на Иосифе пиджак и с трудом вытащил знамя, испачканное кровью. Распахнув тужурку, Сергей спрятал знамя у себя на груди.

Рядом с Иосифом лежали другие убитые на демонстрации.

Сергею бросились в глаза чьи-то ноги, в огромных стоптанных валенках, и белая женская рука с обручальным кольцом на безымянном пальце. Еще запомнился пожилой человек с острой седой бородой, с виду не то учитель, не то врач. Длинное черное пальто на нем было в нескольких местах располосовано шашкой. Клочья ваты торчали наружу.

Под окном послышались шаги и покашливание сторожа.

«Надо идти».

Сергей склонился над Иосифом и поцеловал его.

— Прощай, Осип! Прощай, мой дорогой товарищ! Клянусь, мы, отомстим!

БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

После смерти Иосифа Веденеевну точно подменили. Глядя теперь на эту сгорбленную, молчаливую и часто плачущую старуху, трудно было представить, что совсем недавно, всего три месяца назад, сидя за столом с молодежью, она порой вставляла в их разговор такое меткое и острое словцо, что все смеялись, а Егор, приглаживая усы, говорил:

— Ой, маманя! Занозистая вы у нас!..

Не было минуты, чтобы Веденеевна не думала о сыне: полоскала ли она с соседкой белье на Томи, скалывала ли лед на крылечке дома, щепала ли по вечерам лучину на самовар. Почти каждая вещь в доме так или иначе напоминала ей об Оське. Вот эту бельевую корзину в прошлом году они покупали вместе на рынке; косарь, которым она щепала лучины и скалывала лед на крыльце, был очищен от ржавчины Оськиными руками; обычная сибирская форточка — круглая сквозная дыра в стене над столом — была заткнута деревянной втулкой, которую он раскрасил, ради потехи, в виде смеющейся носатой рожи.

А вот на стене висит его самодельная полка с книгами, а рядом — часы-ходики с засунутой за ними веткой кедровника, которую Оська принес из Басандайки, куда ходил на лыжах за четыре дня до своей смерти… И так без конца вспоминала Веденеевна о сыне.

В один из холодных апрельских дней, после обеда, Веденеевна катала на столе белье. Работа спорилась, но вот Веденеевна вытащила из бельевой корзинки синюю рубашку-косоворотку.

Оськина рубашка!

Вдруг, отяжелев, она опустилась на табуретку и заплакала. Так сидела она, задумавшись, не вытирая слез и не слыша, как в комнату вошла Варя, в жакетке и в белом вязаном платке.

— Здравствуйте, тетя Веденеевна, — сказала она, снимая с головы платок.

Веденеевна

не ответила. Варя подошла и заглянула ей в лицо.

— Опять плачете?!

— Оськина рубашка, вот!.. — Веденеевна, не договорив, махнула рукой.

Варя разделась и повесила жакетку на гвоздь.

— Давайте-ка я белье покатаю.

— А я что буду делать?

— Прилягте отдохнуть.

— В могиле наотдыхаюсь.

Ласково, но настойчиво, Варя отстранила ее и принялась за работу. Веденеевна встала рядом и начала расправлять белье. Так работали они молча, ловко и быстро.

— Я ведь тебя, Варя, в мыслях невесткой считала, — сказала, помолчав, Веденеевна. — Бывало гляжу на вас и думаю: поженятся — и буду я, старуха, внуков растить… А вышло… — она горестно развела руками.

— Смерть вышла. Только не убить всех нас, не убить! — почти крикнула Варя.

— Тише ты, Варя! Поплачь лучше, — не совсем понимая, в чем дело, но пугаясь прорвавшейся Вариной тоски, зашептала Веденеевна.

— Не могу, — Варя круто отвернулась. — Не могу!

За окном уже начинало темнеть. Печально и глухо доносился колокольный звон, — в соборе звонили к вечерне.

— Лампу пора зажигать, — сказала Веденеевна и, чиркнув спичку, зажгла над столом висячую лампу.

Варя задернула ситцевую розовую занавеску на одном из окон. В другом окошке раздался стук. Прислонив лицо к стеклу, Варя пыталась разглядеть, кто стучит.

— Сергей это! Бывало Оська с работы идет — и тоже стук в окошко. Убирай, Варя, белье.

Веденеевна открыла дверь, ведущую в кухню, и не успела выйти в сени, как за дверью раздался грохот и голос Сергея.

— Ну, натворил я дел! — сказал Сергей, входя в кухню. — Дрова рассыпал.

— Сейчас подберем. Сам-то не зашибся?

— Целехонек, — засмеялся Сергей. — Можно лампу?!

— Возьми. Да давай я уберу.

— Я сам, — и Сергей стал ловко выкидывать дрова из сеней в кухню.

Веденеевна начала складывать дрова у печки.

— Все до единого подобрал! — сказал Сергей, появляясь в дверях с охапкой дров. — А эти, сухие, на растопку пригодятся.

Взяв из-под печки колун, он ловко расколол поленья и стал срывать с них кору.

— Экий я нескладный, всю поленницу развалил!.. А, Варя, здравствуй! Я тебя и не заметил. Ты давно пришла? — поздоровался Сергей и прошел в комнату.

Веденеевна взяла самовар и вышла, притворив за собой дверь.

— Слушай, Сергей, — косясь в сторону кухни, взволнованно зашептала Варя, — нынче ночью у наборщика Сизова обыск был…

— Я знаю об этом.

— И к Илье, видно, нагрянут… Знамя у меня.

— Где ты его спрятала?

— На чердаке под стропилами.

— Надежно там?

— Ни при каком обыске не найдут.

— А, может быть, лучше у меня.

— Что ты! Из тюрьмы не успел выйти, — за тобой следят, а на меня никогда не подумают.