Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3
Шрифт:
Лошади разом взяли с места.
За решеткой окошка промелькнули темные фонари перед зданием суда и остались позади.
Карета въехала в крепость и остановилась. Конвоир распахнул дверцу, и пожилой плечистый смотритель грубо выкрикнул уже знакомую Сергею фразу: «Выходи, не задерживайся!»
Взяв у солдата препроводительные бумаги и мельком взглянув на них, смотритель велел отвести Сергея в политический корпус.
Тюремный двор освещался большим висячим фонарем, который был укреплен посередине двора на высоком
Разглядеть крепость Сергею не удалось. Он успел заметить только длинные ряды скупо освещенных тюремных окошек и высокие каменные стены, теряющиеся во мраке.
Камера Сергея находилась в третьем этаже.
Когда дверь захлопнулась за ним, Сергей отвернул фитиль висячей жестяной лампочки и огляделся вокруг.
Это была мрачная, зловонная одиночка с неизменной для одиночек «парашей». Четыре шага в длину, три — в ширину. Каменные, неоштукатуренные стены от сырости были в темных подтеках. Справа у стены стояла узкая койка, покрытая грубым солдатским одеялом, а неподалеку от нее — маленький деревянный стол и табуретка.
Восемнадцать месяцев! Пятьсот сорок дней просидеть здесь! Кто был до него в этой камере? Кто проводил здесь бессонные ночи, полные тоски о воле? Кто мечтал о побеге, глядя на это полукруглое крепостное окно, за которым желанная свобода, любимое дело и верные товарищи?
И сразу в памяти встала недавняя жизнь на свободе. Горячие споры, смелые песни, тревожная ночная работа в типографии на Аполлинарьевской и последнее подпольное собрание, накануне ареста.
Сергей взволнованно прошелся по камере.
Товарищи! Но и здесь он не один. Нужно узнать, кто его соседи по камере; ведь это политический корпус, — значит, за стеной могут оказаться его друзья-единомышленники.
Перестукиваться Сергей умел. Он прислушался; за дверью было тихо. В «глазок» за ним никто не наблюдал.
Но постучать Сергею не удалось. Неожиданно за стеной, справа, раздалось громкое всхлипывание и протяжный, мучительный стон. Сергей насторожился.
Стоны и плач стали громче, — человек за стеной рыдал. Сергей знал, что жандармы при допросах избивают политических, когда те отказываются давать показания. Видно, и с этим товарищем случилось такое. Избитого, измученного привезли его с допроса и бросили в камеру.
— Пощадите! Простите меня! Я жить хочу! — закричал вдруг отчаянно и хрипло заключенный.
Сергей оторопел. Кто же это так кричит в политическом корпусе? Не подсадили ли ему провокатора, который устраивает эту инсценировку?
Сергей подошел к стене и постучал:
— Что случилось? Кто вы? За что посажены?
Вместо ответа за стеной раздался вопль.
— Пощадите меня, простите!
Сергей постучал громче, думая, что сосед его не расслышал, но и на этот раз, кроме отчаянно исступленных криков, ничего не последовало.
Кто же он? Почему не отвечает?.. Не хочет… или не умеет перестукиваться? Не знает ли что-нибудь о нем сосед слева? И Сергей постучал к соседу.
— Это очень молодой парень, — выстукивал тот в ответ. — Кажется, железнодорожник,
О себе сосед сообщил, что он сельский учитель и приговорен к трем годам крепости за распространение и хранение нелегальной литературы.
Сергей задумался, стоя у стены.
«Да, поговорить с парнем необходимо. Нельзя, чтобы человек так вел себя. Нельзя, чтобы он унижался перед жандармами, просил у них пощады. Видно, он попал в тюрьму впервые и растерялся. Нужно поддержать его. Но весь вопрос в том, как поговорить, когда заключенный не умеет перестукиваться. Как?»
И Сергей зашагал по камере взад и вперед, то медленно, словно после тяжелой болезни, то взволнованно, почти бегая.
Не попробовать ли крикнуть?. Пожалуй, не услышит, да и в тюрьме не позволяют кричать. Передать записку? Но с кем и как, да и где возьмешь бумагу с карандашом?… А что если провернуть в соединении между кирпичами сквозную дырку, хотя бы самую крохотную? Тогда можно было бы шепотом переговариваться с соседом. Осуществимо ли это?
Сергей внимательно осмотрел стену. Она была сложена, и видимо, недавно. Кирпичи соединены были между собой обыкновенной глиной.
Попытаться продолбить эту глину! Только надо поторапливаться, — каждый день приговор могут привести в исполнение.
И, словно в ответ на его мысли, за стеной раздалось невнятное бормотание и выкрики:
— Не надо! Не хочу!.. Пощадите!..
На улице уже стало светать. Через маленькое решетчатое окошко в камеру пробивался предутренний зимний свет. Огонек в жестяной лампочке мигал и почти гас. В камере запахло керосином. Сергей погасил лампочку. За окном становилось всё светлее и светлее. Начинался день, но Сергей не был ему рад: он был готов хоть сейчас ковырять стенку. Но днем тщательно следили стражники, и приходилось ждать вечера и даже ночи.
И когда настала ночь, Сергей поспешно и осторожно начал отковыривать ногтями глину между кирпичами, расположенными как раз на уровне его подушки.
«Так даже будет удобнее и безопаснее переговариваться», — подумал Сергей.
Но до разговоров было еще далеко. Работа шла так медленно! Ковырять глину ногтями было больно и неудобно.
«Нет, надо придумать что-нибудь другое, — пустыми руками ничего не добьешься».
Сергей вытер выступившую из-под сломанного ногтя кровь.
В шесть часов утра явился стражник убирать камеру. Сергей взглянул на метлу, торчавшую у него подмышкой, и усмехнулся про себя: «Вот он, выход!»
— Хорошо ли спалось, господин студент, на новом месте? — спросил стражник.
— Я не студент. А спалось отлично, — ответил Сергей.
— Ну вот, а все жалуются, что в тюрьме плохо.
Он взял «парашу» и, что-то бормоча себе под нос, вышел из камеры.
Сергей только этого и ждал; когда захлопнулась дверь и стихли шаги стражника, метла очутилась у Сергея в руках. Он сильным рывком выдернул из нее три толстых прута и спрятал их под тужуркой.
Вскоре явился стражник, поставил «парашу» на место и, ничего не подозревая, начал подметать камеру.