Литературные манифесты: От символизма до «Октября»

Сборник

Впадая в вечно игривый тон наших критиков, можно их мнения о языке продолжить, и мы заметим, что все их требования (о, ужас!) больше приложимы к женщине как таковой, чем к языку как таковому.

В самом деле: ясная, чистая (о конечно!), честная (гм! гм!), звучная, приятная, нежная (совершенно правильно!), наконец — сочная колоритная вы… (кто там? входите!)

Правда, в последнее время женщину старались превратить в вечноженственное, прекрасную даму, и таким образом юбкаделалась мистической(это не должно смущать непосвященных — тем более!..) Мы же думаем, что язык должен быть прежде всего языком и если уж напоминать что-нибудь, то скорее всего пилу или отравленную стрелу дикаря.

Из вышеизложенного видно, что до нас речетворцы слишком много разбирались в человеческой «душе» (загадки духа, страстей и чувств), но плохо знали, что душу создают баячи, а так как мы, баячи будетляне, больше думали о слове, чем об затасканной предшественниками «Психее», то она умерла в одиночестве и теперь в нашей власти создать любую новую… захотим ли?

..! Нет!..

Пусть уж

лучше поживут словом как таковым, а не собой.

Так разрешаются (без цинизма) многие роковые вопросы отцов, коим и посвящаю следующее стихотворение:

поскорее покончить недостойный водевиль— о конечно этим никого не удивишь жизнь глупая шутка и сказка старые люди твердили… нам не нужно указки и мы не разбираемся в этой гнили

живописцы будетляне любят пользоваться частями тел, разрезами, а будетляне речетворцы разрубленными словами, полусловами и их причудливыми хитрыми сочетаниями (заумный язык), этим достигается наибольшая выразительность и этим именно отличается язык стремительной современности уничтожившей прежний застывший язык (см. подробнее об этом в моей статье «Новые пути слова» в книге «Трое»). Этот выразительный прием чужд и непонятен выцветшей литературе до нас, а равно и напудренным эго-пшютистам (см. «Мезонин поэзии»).

Любят трудиться бездарности и ученики.

(трудолюбивый медведь Брюсов, 5 раз переписывавший и полировавший свои романы Толстой, Гоголь, Тургенев), это же относится и к читателю.

Речетворцы должны бы писать на своих книгах: прочитав разорви!..

А. Крученых и В. Хлебников

«Слово как таковое», 1913.

Эгофутуризм

Пролог

«Вы идете обычной тропой, — Он к снегам недоступных вершин» Мирра Лохвицкая

I

Прах Мирры Лохвицкой осклепен, Крест изменен на мавзолей, — Но до сих пор великолепен Ее экстазный станс аллей. Весной, когда, себя ломая, Пел хрипло Фофанов больной, К нему пришла принцесса мая, Его окутав пеленой… Увы! — пустынно на опушке Олимпа грезовых лесов… Для нас Державиным стал Пушкин, Нам надо новых голосов! Теперь повсюду дирижабли Летят, пропеллером ворча, И ассонансы, точно сабли, Рубнули рифму сгоряча! Мы живы острым и мгновенным, — Наш избалованный каприз: Быть ледяным, но вдохновенным, И что ни слово — то сюрприз. Не терпим мы дешевых копий, Их примелькавшихся тонов И потрясающих утопий Мы ждем, как розовых слонов… Душа утонченно черствеет, Гнила культура, как рокфор… Но верю я: завеет веер! Как струны, брызнет сок амфор! Придет Поэт — он близок! близок! — Он запоет, он воспарит! Всех муз былого в одалисок, В своих любовниц претворит. И, опьянен своим гаремом, Сойдет с бездушного ума… И люди бросятся к триремам, Русалки бросятся в дома! О, век Безразумной Услады, Безлистно-трепетной весны, Модернизованной Эллады И обветшалой новизны!..

Дылицы. 1911, лето.

II

Опять ночей грозовы ризы, Опять блаженствовать лафа! Вновь просыпаются капризы, Вновь обнимает их строфа. Да, я влюблен в свой стих державный, В свой стих изысканно-простой, И льется он волною плавной В пустыне чахлой и пустой. Все освежая, все тревожа, Топя в дороге встречный сор, Он поднимает часто с ложа Своих кристальных струй узор. Препон не знающий с рожденья, С пренебреженьем к берегам, Дает он гордым наслажденье И шлет презрение рабам. Что ни верста — все шире, шире Его надменная струя. И что за дали! что за шири! Что за цветущие края! Я облеку как ночи — в ризы Свои загадки и грехи, В тиары строф мои капризы, Мои волшебные сюрпризы, Моя ажурные стихи!

Мыза Ивановка. 1909, июнь.

III

Не мне в бездушных книгах черпать Для вдохновения ключи, — Я не желаю исковеркать Души свободные лучи! Я непосредственно сумею Познать неясное земле… Я в небесах надменно рею На самодельном корабле! Влекусь рекой, цвету сиренью, Пылаю солнцем, льюсь луной; Мечусь костром, беззвучу тенью И вею бабочкой цветной. Я стыну льдом, волную сфинксом, Порхаю снегом, сплю скалой, Бегу оленем к дебрям финским, Свищу безудержной стрелой. Я с первобытным неразлучен, Будь это жизнь ли, смерть ли будь. Мне лед рассудочный докучен, — Я солнце, солнце спрятал в грудь! В моей душе такая россыпь Сиянья, жизни и тепла, Что для меня несносна поступь Бездушных мыслей, как зола. Не мне расчет лабораторий! Нет для меня учителей! Парю в лазоревом просторе Со свитой солнечных лучей! Какие шири! дали! виды! Какая радость! воздух! свет! И нет дикарству панихиды, Но и культуре гимна нет!

Петербург. 1909, октябрь.

IV

Я прогремел на всю Россию, Как оскандаленный герой!.. Литературного Мессию Во мне приветствуют порой; Порой бранят меня площадно; — Изза меня везде содом! Я издеваюсь беспощадно Над скудомысленным судом! Я одинок в своей задаче И оттого, что одинок, Я дряблый мир готовлю к сдаче, Плетя на гроб себе венок.

Дылицы. 1911, лето.

Поэза вне абонемента

Я сам себе боюсь признаться, Что я живу в такой стране, Где четверть века центрит Надсон, А я и Мирра — в стороне; Где вкус так жалок и измельчен, Что даже — это ль не пример? Не знают, как двусложьем: Мельшин— Скомпрометирован Бодлэр; Где блеск и звон карьеры — рубль, А паспорт разума — диплом; Где декадентом назван Врубель За то, что гений не в былом… Я — волк, а Критика — облава! Но я крылат! И за Атлант — Настанет день! — польется лава — Моя двусмысленная слава И недвусмысленный талант!

Прощальная поэза

(Ответ Валерию Брюсову на его послание)

Я так устал от льстивой свиты И от мучительных похвал… Мне скучен королевский титул, Которым Бог меня венчал. Вокруг — талантливые трусы И обнаглевшая бездарь… И только Вы, Валерий Брюсов, Как некий равный государь… Не ученик и не учитель, Над черньювластвовать устав, Иду в природу, как в обитель, Петь свой осмеянный устав… И там, в глуши, в краю олонца, Вне поощрений и обид, Моя душа взойдет, как солнце, Тому, кто мыслит и скорбит!