Литературный институт
Шрифт:
При своей художнической страсти ко всем проявлениям бытия Саша Ануфриев был невероятно глубоким и остро чувствующим. И я благодарен судьбе, сведшей меня с таким человеком хотя бы на пять лет.
* * *
Украинец Юра Обжелян.
Прозаик с творческого семинара Владимира Орлова (автора нашумевшего романа «Альтист Данилов», выучившего и мою безответную Аню Дубчак/Анну Данилову/Анастасию Орехову/Ольгу Волкову, имеющую еще бог знает
Высокий, с черными глазами, утонувшими в тени черных ресниц. Красивый, словно лейтенант из фильма про войну по роману Юрия Бондарева.
Без преувеличения самый красивый мужчина из всех, кого мне довелось видеть в жизни – о чем не могу не сказать, даже не будучи соратником укротителей Дровосека.
А просто имея лучшие годы жизни проведенными в лучшем городе мира – в Ленинграде, между Эрмитажем, Русским музеем и музеем Академии художеств, я не могу игнорировать эстетических эталонов.
Юра Обжелян был и остался для меня эталоном глубокой и высокой мужской красоты.
Кроме того, именно Юра на 1 курсе принес в общежитие первые (несерьезные, напечатанные почти на принтере) номера лучшей из всех прочих литературно-порнографической газеты «Еще». Той самой, которая (с подачи Валеры) много позже до самого своего закрытия регулярно (и за неплохие гонорары!) печатала мои вещи из раздела ХХХ, включая эпохальный роман «Доводчик», выходивший с продолжениями почти полгода.
* * *
Белорус Анатолий Кудласевич.
Поэт, гитарист, автор-исполнитель, просто хороший человек.
Сейчас бородатый какой-то войнаимировский Анатоль, тогда – всего лишь усатый просто Толя.
Сгусток энергии, 5 (!) раз за одно лето отсылавший один и тот же текст на творческий конкурс и добившийся-таки допуска к вступительным экзаменам!
Веселый и жизнерадостный, изначально считавший каждого человека сябром (то есть задушевным другом, с которым можно поделиться любыми мыслями; в русском языке не существует одного слова для передачи белорусского смысла) – и потому имевший множество истинных сябров.
Черноволосый солнечный зайчик, даривший свет любой компании, даже если на его гитаре – привозимой из деревни СтОлинского (на СтАлинского!) района не помню какой области – играл кто-то другой.
Человек очень щедрой души; пожалуй, один из самых щедрых известных мне вообще.
О Толиной щедрости говорит, например, такой эпизод – вроде бы несерьезный, но говорящий о многом.
Поступали мы в Литинститут гражданами единого СССР, выпустились представителями почти враждебных государств. Где-то в середине нашей учебы отделившиеся республики принялись бурно печатать собственные деньги, которые вначале вызывали именно смех. Все слышали, что в Белоруссии на одной из мелких банкнот был изображен заяц, но никто не видел их и не верил, что столь серьезная вещь, как деньги, может быть украшена таким несерьезным существом. На следующую сессию Толя привез целую пачку «зайчиков» («зайцОв»,
И в то же время обладавший твердой жизненной позицией – все пять лет называвший меня не Виктором, а Виталием.
Хотя Виталием был другой наш товарищ по курсу – прозаик Сеньков . Человек глубоко неравнодушный, знающий всегда всё обо всех и умевший изложить свои опыты так, что слушателя охватывала иллюзия присутствия. Туманный эротоманец с томными глазами – позже я посвятил ему радикальный ХХХ-рассказ «Шоковая терапия».
* * *
Этнический турок – азербайджанец из Санкт-Петербурга Бакир Ахмедов.
Тоже прозаик, мой коллега по творческому семинару.
Страшный, как душман, но добрый.
Уже тогда решивший уйти из литературы в бизнес, но тем не менее не пренебрегавший компанией.
* * *
Латыш Улдис Сермонс.
Еще один мой собрат по семинару.
Умный человек, программист и шахматист, достигший сейчас мирового уровня.
Двухметровый атлет с тонкими усиками и лицом выросшего ребенка.
Автор классической прибалтийской прозы, прибалт в каждом жесте, но говоривший без акцента лучше иного моего брата по крови, знаток русского литературного языка и Моцарт нецензурного.
В минуты экспрессии обрушивавший лавину слов, из которых порой даже мне было понятным только «твою», и заставлявшую оппонента без боя поднять руки.
Сильный, как белый медведь – особенно в выпитом состоянии – но добрый, как бурый, который вырос среди людей.
Однажды в последнюю сессию, вернувшись из театра, я обнаружил дверь своей комнаты висящей на одной петле, косяк расщепленным сверху донизу, а замок валяющимся на полу – и подумал, что меня посетил вор, хотя воровать было нечего. Лишь наутро я узнал, что вчера Улдис принял дозу и мучился вселенской тоской, хотел со мной поговорить, долго стучался в дверь, потом решил, что я ему не отпираю, и вынес ее одним ударом.
К сожалению, моего друга постигла участь, характерная для многих по-серьезному умных людей: бросив пить, Улдис бросил писАть. Но еще лет 10 мы с ним обменивались личными письмами.
На русском языке, но латинскими буквами – поскольку в задушенной антирусским шовинизмом Латвии было почти невозможно найти клавиатуру с кириллической раскладкой.
Несколько рецензий, написанных Улдисом (тоже латиницей!) на прозе.ру, я считаю в ряду лучших, когда-либо мною полученных.
И, кстати. не кто иной, как Улдис, в свое время подал мне идею снабжать свои Интернетские произведения всеми возможными гиперссылками, создавая некую структуру, позволяющую читателю выйти из текста в общую информационную реальность..
3
С нами не сидел Слава (не скажу, какой именно).
Не то прозаик, не то поэт (думаю, и сам не представлявший своей направленности), поступивший в институт лет за 10 до нас, но спустившийся на наш курс после нескольких предыдущих.