Литературный призрак
Шрифт:
Кто я теперь? Новенького вроде ничего не появилось, кроме возраста. Ну, может быть, немножко буддист.
Снова нахлынуло беспокойство — что там будет у Поппи с месячными. У нас порвался презерватив. Когда это случилось? Десять дней назад. По идее, месячные у нее должны начаться в конце следующей недели. Если опоздают на неделю — куда ни шло, это можно объяснить нервотрепкой, связанной с ожиданием. Значит, нужно начинать беспокоиться через две недели, а бить тревогу через три. Вот так-то. А Индия была бы счастлива, родись у нее братик, товарищ для игр. А через двадцать лет какой-нибудь профессор философии задал бы ему вопрос, в чем первопричина его бытия, и он ответил бы, теребя сережку в ухе или в носу: «Бешеная страсть и гнилая резина». Случай. Купи я другую
А вдруг я страдаю бесплодием. Это было бы крайне досадно. Столько денег потрачено на презервативы — а выходит, что зря. Хотя не совсем зря — а СПИД и другие напасти, о них забывать нельзя. Стадион «Хайбери». Кажется, меня занесло к черту на рога. Мне нравится викторианский пейзаж и стаи голубей среди деревьев. Подростки покуривают на свободе. Последний раз я был тут в Ночь Гая Фокса, вместе с Поппи и Индией. Индия тогда впервые увидела фейерверк. Но держалась невозмутимо, с королевским достоинством. А потом несколько дней только об этом празднике и говорила. Классная она девчонка. Как и ее мать.
Скоро снова Ночь Гая Фокса. Дыхание паром валит изо рта. Мальчишкой я в такую погоду воображал себя паровозом. Чего только дети не воображают! По дорожкам старички степенно выгуливают своих лабрадоров. Молодые папаши учат сыновей кататься на двухколесных велосипедах. Некоторые папаши моложе меня. Неподалеку стоят «БМВ» — это их машины, держу пари. Я же всегда передвигаюсь на своих двоих. А вот прежний дом Тони Блэра. Вот почтальон, вынимает письма из большого почтового ящика. Мимо этих старых домов с террасами проходишь как вдоль книжной полки. Тут и студенческая берлога, и мастерская художника, и семейное гнездышко: к холодильнику магнитами прилеплены детские рисунки. Дальше — приют антиквара. В холле разбросаны игрушки, над полом парит вертолет и никак не приземлится. Шикарная гостиная, увешанная охотничьими трофеями и оружием, картинами и люстрами, словно приглашает: «Ограбь, ну ограбь меня, блин»: всех идущих мимо по дороге на биржу труда в Финсбери-Парк. Офисы невразумительных групп взаимопомощи, станции служебных собак, отделения хилых профсоюзов. Мимо шагают трое мужчин в черных костюмах, один разговаривает по мобильному телефону, другой несет черный чемоданчик. Что они делают тут в субботу? Должно быть, агенты по недвижимости. Почему они стали тем, чем они стали? Почему я стал тем, чем стал? Мог бы стать адвокатом, или бухгалтером, или кем там еще, кто в состоянии позволить себе домик в районе стадиона «Хайбери». Но я не захотел. Мои приемные родители живут в графстве Суррей, принадлежат к среднему классу. Я учился в хорошей школе. Получил работу в приличной компании. И в двадцать два года жрал на завтрак антидепрессанты. У меня был личный психоаналитик. Страшно подумать, сколько денег я ему заплатил за то, чтобы он объяснял мне, что со мной происходит. Когда я сказал, что меня усыновили, у него глаза аж загорелись! Он написал диссертацию по психологии усыновленных детей. Но в конце концов я сам, без него понял, что со мной происходит. Беда в том, что я перестал предпринимать решительные шаги. Я не про рискованные затеи. Я говорю про самые решительные действия, чтобы бросить все и начать с нуля.
Вот так теперь я и живу, отказавшись от вечной борьбы против всевозможных ограничений и сроков — прежде всего, конечно, финансовых, — если только это не я сам себе их установил, занявшись чем-то новым. Иногда мне приходится нелегко. Независимость идет рука об руку с незащищенностью. Джим — мой приемный отец — сказал, что свой выбор я сделал сам и нечего ждать сочувствия от окружающих. Он прав. Но почему я сделал именно такой выбор? Вот что хотелось бы знать. Ответ один: потому что я — это я. На самом деле за этим ответом кроется только новый вопрос: а почему я — это я?
Всему виной Случай, вот и весь ответ. Потому что слепой бармен по имени Случай наугад смешал коктейль из генов и обстоятельств, и в результате получился я.
Вон там парень. Почему он торгует журналами, а рядом в магазине люди за антикварную кровать с медными шариками платят по 250 фунтов и радуются выгодной покупке? Почему вон тот парень — водитель автобуса, а эта женщина — стоптавшая ноги до костей официантка из пиццерии? Случай. Люди считают, что они делают выбор, но на самом деле всегда одно и то же: случай выбирает, какой выбор они сделают. Почему вон тот серый грязный голубь лишился лапы, а сизый — нет? Случай. Почему той пышной манекенщице дали для демонстрации именно те джинсы? Случай. Разве это не очевидно? Невысокая женщина в оранжевой куртке переходит дорогу прямо под носом у таксиста, который засмотрелся на длинноногую даму с мопсом и мысленно раздевает ее. Почему вот-вот под такси попадет эта коротышка в куртке, а не я?
Твою мать!
Вот уже второй раз за сегодняшнее утро я открываю глаза, лежа рядом с незнакомой женщиной. Но на этот раз обстановка гораздо менее комфортная. В левой ноге пульсирует боль. Помню скрип тормозов, треск рвущегося рукава, круглый птичий глазок такси. Потом что-то шлепнулось — должно быть, я. У женщины рядом вид гораздо более потрясенный, чем у Кати Форбс. К ее щеке прилипли сухой лист и палочка от леденца.
— Черт подери! — Моя соседка зашевелила губами, палочка отвалилась от щеки.
Похоже, ирландка. Средних лет.
Таксист склоняется над нами. Толстяк кокни. По виду Санта-Клаус, только без его бороды и доброты. Двигатель он не выключил. Он еще не решил, как себя вести — орать на нас или жалеть.
— Слепая курица! Не видела, что ль, куда прешь?
Глаза у женщины делаются круглые, как у куклы.
— Я… я не видела.
— Ничего себе не сломали?
Вопрос обращен к нам обоим. Я поднимаюсь, нога болит, но могу стоять и даже шевелить пальцами. Женщина тоже встает.
— Я все видела! — с аристократическим произношением говорит длинноногая хозяйка мопса, — Он прыгнул, как регбист, и буквально выбил ее из-под колес. И они вместе покатились, кувырком, кувырком. Он спас ей жизнь, я просто уверена в этом.
Других свидетелей происшествия нет, если не считать таксиста, который не слушает ее.
— Большое спасибо, — отряхиваясь, говорит женщина в куртке так, словно я подал ей чашку чая.
Глаз у нее уже начал набухать.
— Не за что, — в том же тоне отвечаю я, — У вас под глазом будет синяк.
— Если б это была моя самая большая беда… Вы свободны? — обращается она к таксисту.
— Ты точно в порядке? Голову не расшибла?
— Нет-нет, все в порядке. Подвезете меня?
— Я подвожу любого, кто платит. Но послушай-ка…
— Видок у меня, наверно… Да и у вас бы на моем месте… Впрочем, не важно. Я совершенно здорова и платежеспособна. Пожалуйста, отвезите меня в аэропорт.
Таксист еще сомневается, но она не собирается отступать.
— Ладно… В конце концов, ты же не сможешь снова броситься под машину, если будешь сидеть в ней… Куда тебе? В Хитроу, в Гатвик или в Лондон-Сити?
— В Гатвик, пожалуйста.
Таксист переводит взгляд на меня:
— А как ты, сынок? В порядке?
Я оглядываюсь в поисках человека, который подсказал бы ответ на этот вопрос, но за неимением такого киваю:
— Вроде да.
Таксист поворачивается к женщине:
— Ну, садись.
Они трогают с места.
— Подумать только! — говорит длинноногая дама, — Просто фантастика!
Я собираюсь с силами и иду прочь от места происшествия: начинают собираться прохожие. Случай. Если бы кресло не доставили сегодня утром, Кати Форбс не взбрыкнула и не попросила меня убраться восвояси, меня бы не оказалось в этом месте в это время и женщина в красной куртке попала бы под машину. Никогда раньше я не спасал никому жизнь. А эмоций — не больше, чем у коллекционера открыток, прилагаемых к покупке в аптеке, — когда заранее предвкушаешь, как обрадуешься, но потом, как правило, разочаровываешься. Проходя мимо телефонной будки, хотел позвонить Поппи, чтобы рассказать об этом событии, но потом передумал. Решит еще, что хвастаюсь. Переключаюсь на другие мысли. Возле станции «Ислингтон», шагая по пешеходной «зебре», ощупываю карманы пальто в надежде найти пятерку, припасенную про черный день, и тут замечаю троицу в черных костюмах — ту, которую уже видел. Они оттесняют меня от кассы и зажимают в угол за газетным киоском. После своего героического прыжка я плоховато соображаю и позволяю им это. Прохожие делают вид, что ничего не замечают. Черт бы побрал Ислингтон.