Литературный призрак
Шрифт:
«Только не удивляйтесь! Гоните за той машиной!»
Наверное, к таксистам часто обращаются с такой просьбой, потому что водитель и не думал удивляться.
«Как прикажете, сэр».
Олдгейт. Дальше по боковым улочкам, мощенным булыжником, до Ливерпуль-стрит. Моргейт. Сейчас там находится Барбикан-центр. Тогда же все было разрушено после бомбежек и представляло одну большую стройплощадку. Как и Фарингдон. Впрочем, в Фарингдоне так и сейчас. Мы несколько раз стояли в пробке. Я готов был выскочить и побежать бегом, но в этот миг вереница машин трогалась с места. Так, то и дело останавливаясь, мы доползли до Кингз-Кросс, а потом от Юстон-сквер до Грейт-Портленд-стрит. На заднем сиденье такси впереди меня мелькала его шляпа. Неужели ему больше нечем заняться?
«Эй!» — крикнул я, и две элегантные леди с собачками вздрогнули.
«Альфред Копф! Погоди!» — заорал я, и с дерева, глухо ударившись оземь, упал какой-то мужчина.
Мой двойник даже не оглянулся. Почему он убегал от меня? Если верить литературе, с двойником полагается беседовать по душам о природе добра и зла. А мы бежали по Кенсингтон-роуд, мимо музеев, мимо ресторана, в котором я скоро должен был встретиться с профессором Бейкером и поужинать. Резкий порыв ветра сорвал шляпу с моей головы. Я наклонился, чтобы поднять ее. А когда разогнулся, то увидел, что мой двойник исчезает.
Рассказ так увлек меня, что я забылся.
— Как исчезает? Растворяется в воздухе?
— Нет. Садится в автобус номер тридцать шесть. И уезжает.
— И еще я не понял насчет профессора Бейкера. Вы ведь вроде уже с ним поужинали?
Что-то влетело в окно и шлепнулось на пол так быстро, что я не успел это разглядеть. Голубь? В тот же самый момент в комнату вбежал Рой со слезами на глазах, весь дрожа.
— Боже мой, Альфред! Мне только что позвонил Моррис!
Что разыгрывается у меня перед глазами — трагедия или фарс?
— Успокойся, Рой. Успокойся. Я как раз рассказываю Марко о своем двойнике. Какой Моррис тебе позвонил — старший или младший?
И Альфред начинает раскуривать трубку.
— Моррис-старший, из Кембриджа. Джерома убили.
Пальцы Альфреда застывают.
— Джерома? Ему же гарантировали неприкосновенность… — хрипит он.
— По словам Морриса, в министерстве обвиняют петербургскую мафию. Ходят слухи, что Джером спутался с бандой похитителей картин.
— Это невозможно! Ложь! — Альфред стукнул ладонью по столу с такой силой, что я испугался за его старые хрупкие кости, — Они лгут для отвода глаз. Решили избавиться от старой гвардии. Хотят убрать нас поодиночке. Нынешние министры — отморозки. Черт бы подрал этих сволочей!
И Альфред разразился пылкой тирадой — наверное, из самых отборных венгерских ругательств. Проклятия носферату [57] .
— Что, плохие новости? — обращаюсь я к Рою.
57
Слово, происходящее от греческого «нософорос» («переносить болезнь»), стало синонимом вампира после выхода в 1922 г. экспрессионистского шедевра Фридриха Вильгельма Мурнау «Носферату: Симфония ужаса» («пиратская» экранизация «Дракулы» Брэма Стокера).
Тот даже не кивает в ответ, и так ясно.
— Весь кофе на полу, — сообщает он, — Наверное, я вставил два фильтра.
Наступает молчание, которое никто из нас не прерывает. Альфред вынимает из кармана платок, и на пол выкатывается монетка. Она описывает сужающиеся окружности, пока не закатывается под шкаф. Там ей суждено пролежать долгие годы, если только ее не обнаружит Фольк во время следующего визита.
— Марко, — говорит Альфред, глядя куда-то вдаль, — Спасибо за работу. На сегодня, пожалуй, хватит, — Его голос дрожит, — Продолжим через неделю. До свидания, Марко.
Когда я выхожу от Альфреда, тучи торопятся в сторону Эссекса, уступая место теплому дню, ясному и золотистому. Бог с ними, с Альфредом и с Роем, их проблемы — это их проблемы. А лично я слизываю кусочки шоколада с поверхности клубничного мороженого. Мошкара столбом вьется над лужами. Деревья успели совсем просохнуть. Скоро они примут свой зимний вид. В фургоне с мороженым неподалеку крутят детские песенки. Двое ребятишек сидят перед домом и дрессируют йо-йо. Приятно видеть, что дети по-прежнему играют в йо-йо. Фиби, моя родная мать, называет это время года «бабье лето». По-моему, здорово сказано. И вообще на душе у меня хорошо. Рой заплатил немного денег, передав мне завернутое в купюры это самое клубничное мороженое, и в придачу всучил жуткий кожаный пиджак зеленого цвета. Я сопротивлялся, но он умудрился натянуть его на меня и, застегивая молнию, вспомнил, что мне звонил Тим Кавендиш и очень просил заехать. Рой шепотом извинялся, что не может заплатить больше. Дело в том, что на этой неделе ему пришлось обратиться в палату лордов по поводу одного типа, который бежал в Зимбабве с чемоданом его денег. Судебные издержки перевалили за 92 000 фунтов.
— Конечно, безумно дорого, — шептал Рой. — Но это вопрос принципа.
Тип пока обретался в Зимбабве, а с ним и чемодан.
Нет ничего хуже честности, факт. Ложь иногда может поставить тебя в затруднительное положение, но если не хочешь из него вылезать — всегда говори правду и только правду.
В тот раз, когда у нас порвался презерватив, Поппи кончила и выдохнула:
— Марко, это лучше, чем секс!
Почему-то мне сейчас это вспомнилось.
Я иду в Принстон-хилл. Дорога к дому Тима Кавендиша лежит через Риджентс-парк и Оксфорд-стрит. Мне нравится ходить мимо зоопарка. С ним связаны воспоминания детства. Приемные родители обычно водили меня сюда в день рождения. Еще и сегодня, заслышав птичий гвалт из вольера, я чувствую во рту жирный вкус сэндвичей с рыбным фаршем.
Я прекрасно понимаю, что Поппи сыта уже ролью матери-одиночки даже с единственным ребенком. Но я знавал женщин, которые имели предубеждение против аборта и решались на него только в крайнем случае. Если выяснится, что Поппи беременна, чего я захочу? То есть захотел бы? Если она согласится жить со мной как с отцом ребенка, я согласился бы на моногамию. Всерьез. Многие из моих друзей женились, обзавелись детьми. Я вижу, что их жизнь полностью изменилась. Нырять с головой в неизведанное — не кайф, если благополучие двух других существ зависит от того, где ты вынырнешь. Странно. В детстве я считал, что дети сами собой появляются, когда человек становится взрослым. Типа: в один прекрасный день просыпаешься — и вот они, сучат ножками, пеленки мокрые. Оказывается, не тут-то было. Сначала нужно принять решение, все равно как прежде чем купить дом, записать диск или устроить государственный переворот. А если я так никогда и не смогу принять решение? Что тогда?
Проблемы, кругом проблемы.
Стою на вершине холма. Вдохни, смотри и не дыши! Какой отсюда вид! Старина Лондон, старина Лондон… У итальянцев города имеют род: мужской, женский. Все знают, какой город мужчина, какой женщина, но объяснить почему, не могут. Я это хорошо понимаю. Лондон — мужчина средних лет, женат, как того требуют приличия, но в глубине души он гей. Я ощущаю части города, как части собственного тела. Челси и Пимлико в обрамлении красного кирпича, электростанция в Баттерси, похожая на перевернутый кофейный столик… Мрачные дома за мостом Воксхолл. Грин-Парк. Я мог бы весь город разметить, как геодезическими знаками, по адресам моих постельных партнерш. Хайбери теперь уже связан с Кати Форбс. Патни — это Поппи, ну и, конечно, Индия. Не в том смысле, что я спал с Индией, ей всего пять лет. Кэмден — тарантул Хоббит. Мысленно размечаю маршрут идиотской истории, которую рассказал Альфред. Что он себе думает? Как, интересно, я вставлю такую белиберду в серьезную автобиографию? Нужно придумать неординарный ход. Иначе моей следующей книгой будут «Записки сумасшедшего», написанные от лица обитателя Бедлама.