Литературный призрак
Шрифт:
— Да, Тим. Это был ужас.
— Ты это мне говоришь про ужас? Сукины головорезы перевели нам только часть денег, и тут все их счета заморозили! Я тебя умоляю! Мы попали, как кур в ощип. Весь тираж напечатали в твердой обложке, полторы тысячи экземпляров! А продать смогли несколько штук, да и то фанатам документального детектива. А теперь сидим в жопе. Ну как можно поверить этим сектантам? Неужели, чтобы приблизить конец света, нужны особые меры?
Тим Кавендиш протягивает мне гигантский бокал виски. Никогда не доводилось ни пить из таких, ни даже видеть, как пьют.
— А что собой представляет эта книга, Тим?
— Чепуха на постном масле, вот что. Твое здоровье, Марко! Пьем до дна.
Мы чокнулись аквариумами.
— Да, Марко, так как поживают наши друзья из Хэмпстеда?
— Неплохо… — Я возвращаю книгу в стопку таких же. — Мы добрались до сорок седьмого года.
— Вот как… И что произошло в сорок седьмом?
— Ничего особенного. Альфред повстречался с призраком.
Тим Кавендиш откинулся на спинку стула, и тот скрипнул.
— С призраком? Ну-ка, ну-ка, крайне интересно.
Но мне не хотелось развивать эту тему.
— Тим, я не знаю, в какой степени Альфред вообще…
— Вообще в себе?
— Можно и так сказать.
— Понимаешь, он ничуть не менее нормален, чем вегетарианский бифштекс. Если уж на то пошло, у Роя тараканов куда больше. А какое это имеет значение?
— Ну… разве это не вызывает ряд проблем?
— Какие проблемы, Марко? О чем ты? У Роя бабок столько, что он может проплатить весь тираж сразу.
— Я не об этом, Тим. — (Развивать тему взаимоотношений Роя с палатой лордов сейчас тоже не время.) — Я о другом. Мне кажется, автобиография должна основываться на реальных событиях, разве нет?
Тим фыркнул и снял очки, обе пары. Он откинулся на спинку своего скрипучего стула и сложил ладони вместе, как в молитве.
— Должна ли автобиография основываться на реальных событиях? Тебе какой ответ нужен — прямой или позаковыристее?
— Прямой.
— Прямой ответ с точки зрения издателя гласит: «Боже упаси!»
— А как, интересно, будет позаковыристее?
— Наши воспоминания всегда кто-то сочиняет.
Узнаю Тима Кавендиша. Ходячая мудрость. Или он это сотни раз уже говорил?
— Сам посуди, Марко. Альфред — сырье, книга — продукт, а ты — повар! Ты должен выжать из сырья все соки. Судьба продукта в твоих руках. Альфред меня порадовал: значит, есть еще порох в пороховницах. Призрак — то, что нам надо. И не забудь при этом коснуться дружбы с Джарменом и Бэконом. Вытряси из старика побольше имен. Подои его как следует. Сам по себе Альфред — не бог весть какая знаменитость, по крайней мере, за пределами Олд-Комптон-стрит, поэтому надо действовать, как Босуэлл [62] . Сделать его, так сказать, ухом послевоенного Лондона двадцатого столетия. Он ведь, кажется, знал Эдварда Хита [63] , да? И с Альбертом Швейцером [64] был вроде как приятель.
62
Джеймс Босуэлл (1740–1795) — друг и биограф видного английского критика, поэта и лексикографа Сэмюэла Джонсона (1709–1784).
63
Эдвард Хит (1916–2005) — политик-консерватор, премьер-министр Великобритании в 1970–1974 гг.
64
Альберт Швейцер (1875–1965) — немецкий теолог, философ, врач, лауреат Нобелевской премии мира (1962).
— Не очень-то это честно. Получается, я пишу о том, чего никогда не было.
— Честность! Боже мой, Марко, ты меня поражаешь! А как же Пипс [65] , Босуэлл, Джонсон, Свифт и прочие мошенники всех времен и народов со своими мистификациями?
— По крайней мере, они выдумывали свои мистификации сами. А я должен сочинять их за других.
Тим опять фыркнул, возведя глаза к потолку.
— Мальчик мой, все мы находимся в одинаковом положении. Наши воспоминания на самом деле не являются нашими. Наши поступки тоже. Их сочиняет за нас невидимый автор, а мы только воображаем, что распоряжаемся собственной жизнью.
65
Сэмюэл Пипс (1633–1703) — британский политический деятель, реформатор военно-морского флота, видный мемуарист.
— И каков результат?
— Тебе что, не по вкусу это чтиво?
Тим Кавендиш в своей обычной манере отвечает вопросом на вопрос. Тут из переговорного устройства на столе раздается голос миссис Уэлан, его секретарши, самой невозмутимой женщины в Лондоне. В ее невозмутимости невозможно пробить брешь, как в гуще тумана.
— Звонит ваш брат, мистер Кавендиш. Вы у себя или до сих пор на Бермудах?
— А какой брат, миссис Уэлан? Ниппер или Денхольм?
— Осмелюсь предположить, мистер Кавендиш, что это ваш старший брат.
Тим вздыхает.
— Извини, Марко. Боюсь, семейный разговор затянется. А почему бы тебе не заглянуть ко мне на будущей недельке? Я как раз прочитаю эти три главы. И еще, не хотелось бы получить упрек в бестактности, как Тэтчер от «Герольда», но тебе следовало бы переменить рубашку. Напоследок один маленький совет. Я даю его каждому, кто хочет дотянуть свою книгу до конца. Пока не закончишь, держись подальше от Набокова. Рядом с ним чувствуешь себя кустарем-подмастерьем.
Я одним глотком допиваю остаток виски и выскальзываю из кабинета, тихонько прикрыв за собой дверь. Вслед мне несется голос Тима:
— Привет, Денни! Рад тебя слышать! Как раз собирался тебе позвонить. Благодарю за твой небольшой кредит, он пришелся очень кстати.
— До свидания, миссис Уэлан! — киваю на ходу.
Богу — богово, кесарю — кесарево, а секретарю — секретарево.
От вздоха миссис Уэлан и свежий салат побледнел бы.
— Марко!
Я забрел на Лестер-сквер, меня увлекли симпатичная девчонка с рюкзаком, разноцветные огни и краски и смутная надежда найти что-нибудь свеженькое в подвальном этаже лавки Генри Пордеса на Чаринг-Кросс-роуд, где распродают уцененные остатки тиражей. Теплый день начинает клониться к вечеру. Лестер-сквер — центр лабиринта. Самое то, чтобы потянуть время. Подростки в бейсбольных кепках и шортах до колен лихо уворачиваются на скейтбордах на полном ходу. Мне пришло на ум слово «центробежный», и я понял, что это одно из моих любимых слов. Молодежь со всего света — с Востока, с Запада, из Америки — стекается сюда в поисках Крутого Лондона. Где за углом у прачечной вечно мерещится кокни-лепрекон. Дети катаются на карусели. Я постоял, посмотрел немного. Один карапуз улыбается до ушей, проплывая мимо своей бабули, и у меня от этого так защемило сердце — вот-вот расплачусь или разобью витрину. Мне дико захотелось, чтобы Поппи с Индией оказались рядом, сию секунду. Я бы всем нам купил мороженого. Индия, конечно, первая управилась бы со своим и принялась за мое. Вот тут-то меня и окликнули по имени. Я оглядываюсь. Яннос призывно машет мне фалафелем из своей греческой закусочной, которая расположилась между Швейцарским центром и кинотеатром Принца Чарльза, где, между прочим, можно посмотреть фильм девятимесячной давности за два с полтиной. Яичница Кати давно уже покинула мой желудок, и фалафель будет как нельзя кстати.
— Привет, Яннос!
— Марко, сынок, рад тебя видеть! Как поживает «Музыка случая»?
— Прекрасно, дружище. Все как полагается. Вечно спорим ни о чем, ноем и пялим подружек друг друга, когда не пялим друг дружку. А ты купил синтезатор у Додди?
— У Додди-морди? А как же! Каждый вечер играю на нем в дядином ресторане. Одна беда — приходится изображать турка.
— Вот как? С каких пор ты говоришь по-турецки?
— В том-то и беда, что не говорю. Изображаю турка-аутиста — музыкального вундеркинда. Засада редкостная. Как будто одновременно и фаю в «Томми» и «Король и я» [66] . А когда, кстати, рубится «Музыка случая»?
66
«Tommy» (1969) — рок-опера группы The Who, в 1975 г. экранизированная Кеном Расселом, а в 1993 г. поставленная на Бродвее. «The King and I» (1951) — мюзикл Ричарда Роджерса и Оскара Хаммерстайна II, в 1956 г. экранизированный Уолтером Лангом, главные роли исполнили Юл Бриннер и Дебора Керр.