Литературоведческий журнал № 33
Шрифт:
Первый опыт включения романа в систему понятий философской эстетики принадлежит Ф.В. Шеллингу («Философия искусства», 1802–1803). Роман понят Шеллингом как «смешение (Mischung) эпоса и драмы», но не как их синтез: не следует забывать, что высшим литературным родом для Шеллинга остается драма. Роман – этап на пути от эпоса к высшему роду. Он близок эпосу объективной «формой изображения»; в романе «поэт действительно отождествляется (identisch werden) со своим материалом (Stoff)». Однако своей трактовкой предмета изображения он порывает с эпосом и приближается к драме: ведь «эпос, по своей природе, представляет собой неограниченное действие (unbeschr"ankte Handlung); он не имеет начала и может продолжаться бесконечно», в то время как роман, как и драма, представляет «ограниченное и завершенное в себе действие». Роман, таким образом, достигает «объективности эпоса в ограниченном содержании (Stoff)». В то же время типичный для драмы «принцип судьбы» «слишком односторонен и потому слишком суров (herb) для более обширной и податливой (gef"alligere) природы романа» (правда, «характер» – одна из главных движущих сил романа – «может стать для человека судьбой»).
Отметим попутно, что между эпосом и драмой роман помещен и Жан-Полем: он находится между этими двумя «фокусами поэтического эллипса» и образует соответствующие разновидности: эпический роман или драматический роман 102 .
Шеллинг, как видим, не разделяет мнения Ф. Шлегеля о субъективности романа. Однако некоторые другие идеи иенских романтиков ему близки. По-своему формулирует он мысль о связи романа с областью идей и / или символов: «Поскольку ограниченное [как предмет романа. – А.М.] выбрано лишь для того, чтобы показать в форме [наглядного] изображения абсолютное, то герой [романа] по природе своей скорее символичен, чем персонален…». Появляется у него и понятие иронии: «Безучастность (Gleichg"ultigkeit) [автора] может заходить настолько далеко, что переходит в иронию, направленную на героев…»; «обычная (gemeine) действительность должна изображаться [в романе] лишь для того, чтобы послужить иронии…» Признает Шеллинг и отмеченную уже Гердером способность романа соединять противоречия: как и драма, «он в большей мере, чем эпос, основан на противоположностях (Gegens"atzen)»; «ему дозволены и высочайший трагизм, и комическое, лишь бы сам поэт оставался не тронутым ни тем, ни другим» 103 .
102
Жан-Поль. Цит. соч. – С. 256–257 (§§ 70–71).
103
Schelling F. W. J. Philosophie der Kunst // RT. – S. 266–271.
Г.В.Ф. Гегель, очень кратко характеризуя роман в «Лекциях по эстетике» (курс читался в Берлинском университете четыре раза, между 1818 и 1828 гг.), развивает намеченный Блакенбургом мотив «роман для нас – что эпопея для древних». Роман – «современная буржуазная (moderne b"urgerliche) эпопея». Изображение (Darstellung) жизни в романе столь же многосторонне и «тотально», как в эпосе: его предмет – «весь мир (totale Welt)»; при этом «многосторонний материал и содержание выявляется изнутри индивидуального события (der individuellen Begebenheit), которое служит средоточием (Mittelpunkt) целого». Романтическая линия понимания романа как субъективного жанра (Ф. Шлегель, Ф. Аст) Гегелю чужда: «средоточием» романа для него оказывается не «глубочайшая индивидуальность» (Аст) автора, но «индивидуальное событие», через которое пропущен «весь мир». В романе Гегелем приветствуется обширность пространства действия (Spielraum), для расширения которого поэту рекомендовано не избегать «прозы действительной жизни».
Чуждо Гегелю и акцентирование индивидуальности, «внутреннего мира» как главной темы романа. Показательно, что уже определение романа как «современной буржуазной (бюргерской, гражданской – b"urgerliche) эпопеи» выглядит полемично по отношению к Бланкенбургу, который эпос связал с «гражданином» (B"urger – т.е. человеком, ощущающим себя частью полиса или иного гражданского общества), а роман – с «отдельным» человеком. Роман, для Гегеля, изображает человека в обществе, в «прозе отношений (Prosa der Verh"altnisse)».
В основе гегелевского представления о романе – произведенное им расширительное переосмысление понятия «прозы»: «проза» для Гегеля – уже не момент романной формы (общеизвестный и часто упоминаемый), но ключевая особенность современного мира, который изображается в романе (впрочем, историзацию понятия «прозы» производит уже Гердер, видя в ней форму выражения, сооответствующую позднему возрасту человечества). «Роман в современном смысле» предполагает «действительность, уже упорядоченную в прозу (zur Prosa geordnete Wirklichkeit)».
Проза современной жизни, конечно, неромантична, и здесь Гегель противостоит романтикам, утверждавшим, что «роман должен быть романтичным» и на этом основании критиковавшим современный социально-бытовой роман. Гегель различает романтическое (Romantisch) и романное (Romanhaft), которое и составляет содержание современного романа. Романное не противопоставлено у Гегеля романтическому, но представлено как итог трансформации, которую романтическое претерпело в «наше время»: «Случайность внешнего бытия преобразилась в твердый, надежный порядок буржуазного общества и государства»; средневековый рыцарь, сталкивавшийся со «случайным» миром авентюры, превратился в «нового рыцаря», который, «со своими субъективными целями любви, чести, тщеславия или со своими идеалами совершенствования мира», пытается противостоять миропорядку, но в конце концов «обламывает себе рога», «учится признавать истинное и субстанциональное» в обыденном мире и находит в нем свое место.
Таким образом, авантюрность (Abenteuerlichkeit) как компонент «романтического» в «романном» не исчезает, но «обретает свое истинное значение», а сам роман получает «свой действительный смысл» повествования о «годах учения», о «воспитании (Erziehung) индивидуума наличной действительностью» 104 .
Гегель был не одинок, когда увидел сущность романа в изображении процесса воспитания личности. Еще раньше (в 1810 г.) Карл Моргенштерн, профессор эстетики в университете Дорпата (Тарту), изобрел термин «роман воспитания» (Bildungsroman – применительно к романам в роде «Вильгельма Мейстера»), а в 1819 г., в лекции «О сущности романа воспитания», осмыслил роман воспитания как «благороднейшую» разновидность романа, «глубочайшим образом» выражающую саму сущность этого жанра в его «противоположности эпосу». Эпопея изображает «героя в большей мере воздействующим на внешний мир (mehr nach aussen wirkend), производящим важные внешние изменения в мире»; роман же в большей мере показывает, «как люди и обстоятельства воздействуют на героя», его главная тема – «постепенное формирование его [героя] души (Bildung seines Innern)». Изображая формирование (воспитание) героя, роман, посредством этого изображения, способствует и «воспитанию читателя (des Lesers Bildung)». Хотя, по Моргенштерну, всякий настоящий роман является в некотором роде романом воспитания, в качестве действительных образцов романа воспитания он выделяет «Агатона» Виланда и «Вильгельма Мейстера» Гёте, а также очерчивает возможность классифицировать романы в зависимости от того, на какую сторону души, человеческую способность они воздействуют: романы могут быть «интеллектуальными, моральными или эстетическими»; «философскими» или «романами об искусстве (Kunstromane)» и т.п. 105
104
Hegel G. W. F. "Asthetik. – Berlin; Weimar, 1976. – Bd 2. – S. 452–453 (раздел «Das Epos als einheitsvolle Totalit"at»), Bd 1. – S. 567–568 (раздел «Das Romanhafte»).
105
Morgenstern K. "Uber das Wesen des Bildungsroman // RT. – S. 302–304.
Ученик Гегеля Карл Розенкранц в ранней работе «Введение о романе» (1827) также в основу своего определения жанра положил идею воспитания / формирования (Bildung). Подлинный предмет романа – «воспитание к разумности (Bildung zur Vern"un-ftigkeit)». Роман изображает «изменение индивида», который «от первоначальной односторонности и ограниченности» приходит к «сознанию истинного», находя удовлетворение в обретенной «идентичности собственного самосознания с объективным бытием своего особенного мира». В этом его отличие и от новеллы (Novelle), герои которой – «с самого начала определенные индивидуумы», и от драмы, которая изображает не формирование (Bildung) личности, а поступки (Taten), и где характеры также с самого начала предопределены.
Роман должен показывать формирование лишь главного героя, побочные персонажи предстают завершенными, уже сформировавшимися личностями: «для романа необходимо, чтобы все прочие индивидуумы, с которыми соприкасается субъект, уже достигли определенности».
Установкой романа на изображение воспитания личности Розенкранц объясняет пристрастие романистов к любовной теме. В ходе своего формирования личность осознает «односторонность» своего пола, ощущает свою оторванность от противоположного пола как нехватку (Mangel), которую нужно преодолеть. Без любовного переживания личность не достигает полноты и свободы. Мужчина и женщина «формируют друг друга (bilden)»; «всякий человек может достичь полной удовлетворенности лишь посредством другого [человека] (Jedes nur durch das Andere v"ollig befriedigt)». Из всего этого следует несколько неожиданный, совсем не «диалогический» вывод: поскольку субъекту его «отношение к возлюбленной» дано как «бесконечное», «признание (Anerkennung) одного сознания другим» (т.е., выражаясь бытовым языком, взаимность в любви) уже не существенно, «случайно», а потому «можно представить себе роман, в котором герой так и не открывает свое чувство возлюбленной», хотя он и будет сентиментален или даже слегка смешон.
Всесторонности (Allseitigkeit) как «необходимому моменту» романа – жанра, тяготеющего к полному охвату универсума (das Universum umfassende Kunstwerk), – соответствует его синтетическая (метажанровая) природа, о которой Розенкранц говорит вместе с многими другими поэтологами: «форма романа – конкретное, живое слияние воедино (Ineinsbildung) всех поэтических форм»; «он вбирает в равной мере эпический, лирический и драматический элементы, сводя их в единство, подобно тому как христианская церковь соединяет в себе все искусства – архитектуру, скульптуру, живопись и поэзию» 106 .
106
Rosenkranz K. Einleitung "uber Roman // RT. – S. 326–333.