Литерный эшелон
Шрифт:
Броневик беспардонно въехал в середину толпы: народ чертыхался, барабанил кулаками по броне, но никто не пострадал.
Ленин на сей раз вещал с подножки бронемашины, был краток, и быстро вернулся в бронесалон.
Когда сел, в животе у вождя пролетариата вполне явственно забурчало.
– Что-то в до'оге желудок сове'шенно 'аст'оился… – он повернулся к водителю и попросил. – Нельзя ли поско'ее, голубчик.
Водитель кивнул: отчего «нельзя», очень даже «льзя» и нажал на газ.
По крыше забарабанили первые капли дождя.
Прибыв в особняк Кшесинской, Ильич в первую очередь спросил: где уборная. После – там с наслаждением заперся.
– Вот как! Мы его тут обождались, а он – в уборную, – ругались большевики.
– А что вы хотите… – Павел улыбался на правах старого знакомого вождя. – Ничто человеческое ему не чуждо.
За окном во всю лупил холодный апрельский ливень.
Позже на броневике у Павла поменялся водитель. Старому надоело быть развозчиком почты, и он перевелся в бронедивизион, ожидая опасностей, борьбы, и как следствие – наград. Этого на его долю выпало предостаточно, но, как известно, смелого штык не берет, пуля обходит. И через сорок лет он был достаточно здоров, дабы вспомнить тот самый раннеапрельский день.
Журналист центральной газеты, беседуя с ним, спросил:
– А все же… Что более всего вам запомнилось в Ильиче?
Старик задумался, ответил:
– Он был человечным человеком… Он тоже какал…
Драка на мосту
По Литейному мосту Андрей пошел с Выборгской стороны к центру города. Он видел, как по Сампсоньевскому на Петербургскую катил кортеж Ленина: броневик, автобус и едва различимый «дубль-фаэтон». Но как раз в это время начался ливень и скрыл Ретроградскую сторону за пеленою воды.
Каждая капля била больно, словно не вода падала с небес, а свинцовая дробь. Андрей сначала пытался уворачиваться от капель, пошел быстрее. А потом, когда вымок до нитки – стало все равно.
Мост опустел: в непогоду пешеходы идти по нему не спешили: пережидали дождь в лавках да под навесами, ждали редких трамваев.
Внезапно за своей спиной Данилин услышал тяжелые шаги. Как можно спокойней обернулся: так и есть. За ним спешили два солдата. Андрей спокойно ускорил шаг – за его спиною топот стал чаще.
Бежать? Немыслимо! Прямая моста не давала шансов скрыться от пули. Спрыгнуть с моста?.. под мостом – не то вода, не то ледоход. Если даже сразу о лед не разбиться, то после – утонуть в ледяной невской воде…
В кармане пиджака под пальто лежал пистолет, но достать его незаметно было уже немыслимо.
Когда до берега оставалось всего ничего, они догнали Андрея.
– Эй, малый! – бросил один. – А-ну, погодь! Потолковать надоть!
Винтовки были сняты с ремней, примкнутые штыки были направлены в сторону Андрею.
– Ай-да под мост, к воде!
Андрея повели. На проспекте были десятки людей, может даже несколько сотен. Многие видели эту процессию: нестарого штатского под штыками вели под мост – может быть «кончать». Никто не вмешался, не спросил: а в чем, собственно, дело. Для десятков людей Андрей был совершенно незнакомым, чужим человеком. И его горе никого не касалось.
Спустились по лесенке на каменную площадку над самой водой.
Там Андрей впервые рассмотрел солдат, его захвативших. Один был будто смутно знаком: с лицом нелепо слепленным: левый глаз выше правого, над ним – рельефная бровь, нос картошкой сдвинут к левой щеке. Кривой рот с немногочисленными желтыми зубами.
Второго Андрей видел впервые.
– Он?.. – спросил второй солдат.
– Да будто и он и не он. Не пойму, кум… Тот гад в форме был. А этот вишь – цивильный. А ну-ка, картуз сними…
Андрей послушно снял шляпу.
– Будто бы он… Эй, ваше благородие, может помните меня? Под Луцком вы мне промеж глаз саданули?
Конечно, – вспомнил Андрей. – Под Луцком. И черт бы побрал те полевые испытания, шпиона и тот прорыв германських броневиков. А этот чуть не стал тогда дезертиром, за что и получил тумака…
– Под Луцком? Никогда там не был… А в чем дело, граждане?
– Не бреши, я тебя узнал. Ты охфицер. А нонча с охфицерами разговор короткий.
– Да что вы ребята?.. Какой из меня охфицер? – невольно подражая солдатскому говору, заторопился Андрей. – Я телеграфист. Клоподав! Ти-ти-ти-та…
И он изобразил рукой, как телеграфист ключом отбивает сообщение.
– Ладно брешет… Так чего с ним делать будем?..
– Да чего с ним делать? Заколем – и дело с концом. Шо охфицер, шо телеграфист – все одно мироеды. Сидят себе в тылу, за нашими спинами. Ты, кум, хоть одного телеграфиста убитого видел?
Кум не видел.
– Ну шо, шмальнем его?
– Шмальнем?.. Я тебе шмальну! Заколем… Почто пули переводить?..
Солдат ударил штыком, целя в живот. В последнее мгновение Андрей уклонился, штык порвал пальто, Данилин забалансировал на краю площадки над водой, влекущей обломки льда. Инстинктивно Андрей вцепился в цевье винтовки. Отпусти солдат тогда свое оружие – и Андрей бы упал в воду и часом позже уже кормил бы рыб в Финском заливе.
Но нет, солдат шагнул назад, потянул винтовку на себя, и оттащил Андрея от воды. Тот, сделав шаг, ушел вниз, волчком ввернулся между солдатами, ударил кривого ногой по коленке. Отскочил от реки.
Теперь позиция немного улучшилась – за спиной у Андрея была не река, а каменная стена
– Шо баба, ногами лягается! Ну ниче, щас мы его, курва-мать… Он это, он! Тот самый! Под Луцком тожить юркий был что ртуть. Дави гада!
Теперь они заходили с двух сторон. Пистолет все также мертвым грузом лежал в кармане – уж точно пока его удастся достать, солдаты всадят в Андрея две обоймы и еще добавят дыр штыками.
Кривой сделал небыстрый ложный выпад, Андрей отступил еще на шаг.
Солдат усмехнулся: улыбка вышла гадкой.